Великое сидение
Шрифт:
А может быть, можно считать никонианского попа еретиком третьего чина, переход которого в старообрядчество мог сопровождаться у него лишь проклятием прежних своих заблуждений? Но и такое еще окончательно не решено, – по скиту до сих пор идут споры и пересуды.
Вот и прибежал к ним этот никонианский поп, а что делать с ним? Какую купель ему принимать – в облачении или же нагишом? А если решить перемазывать его миром, то пользоваться ли сваренным Феодосием? И можно ли надеяться, что будет на то согласие пусть не всей, но хотя бы значительной части братии? А может, преждевременны и даже зряшны у него, Андрея Денисова, все эти раздумья? Следует сначала проверить, насколько переметнувшийся никонианский поп грамотен
В простенке между слюдяными оконцами стоял кожаный аналой, с лежащей на нем большой книгой. Это была рукопись, еще не законченная Денисовым. Он подвел к ней Флегонта и открыл первый лист, на котором заглавные буквы были выведены киноварью, а уголки листа разрисованы словно бы кружевным, тонким травяным украшением с мелкими зелеными листочками по краям.
– Чти, отец.
Внятно, без малейшей запинки Флегонт прочитал первые строчки: «Яко древесная сень переходит живот человеческий и яко листвие падают дни его».
– Добро! – похвалил Денисов. На подвешенной к стене полке лежало несколько книг. Денисов взял одну из них и раскрыл печатное наугад. – Чти тут.
И тут без запинки прочитал Флегонт. Испытание было закончено, развеяло все сомнения. В каком-нибудь братском согласии, именуемом сектой, будет принят новоприбывший поп.
Флегонт рассказал о себе, о пережитых им злоключениях и о погибшем своем сотоварище иерее Гервасии. Не выдал проступка бывшего гуртовщика Трофима, сказав, что сам утратил свой вид и осталась при нем бумага отца Гервасия.
– Стало быть, на то вышло божье произволение, – заключил Денисов. – При перекрещении иное имя тебе дадут, вот и станешь Гервасием в память твоего побратима. Это будет и вид подтверждать. Согласишься на то?
– Соглашусь, – не задумываясь, ответил Флегонт, терявший теперь прежнее свое имя.
– Вот и ладно, Гервасьюшка, – улыбнулся Денисов. – Отдохни пока, а я с братией беседу буду вести, чтоб тебя к священству определить. Станешь помощником нашим.
Раскол давал избавление от рекрутчины; людям, истомившимся от притеснений и нескончаемых поборов, можно было убежать в полунощный край, где стояло уже много скитов по Выге-реке и по другим ближним местам. Выбирай любой и просись на жительство, – в каждом скиту будут рады пришельцу.
Успешному распространению учения раскольников способствовала их отдаленность от мест правительственного надзора: болота и озера, труднопроходимые леса – надежные заслоны, охранявшие укрывшихся беглецов. Были трудности в жизни, но общими силами преодолевали их. Выпадали неурожайные годы и за хлебом приходилось отправляться далече на низ, аж за Волгу, а пока его привезут – толочь в ступе древесную кору да солому и примешивать в тесто. Большей частью выручала всех рыба, и подспорьем к ней была лесная поросль: запасали впрок бруснику и клюкву, а если лесным добытчикам счастливилось убить лося или оленя, тогда на время все всыте были. Копыта у тех зверей раздвоенные, и жвачку они отрыгивают, подобно коровам, значит, мясом их можно питаться.
Андрею Денисову самому пришлось в один голодный год отправляться за Волгу, где он промыслил хлеб через добрых людей, – частью купил, частью в милостыню выпросил. Московские бояре – ревнители старой веры – хорошо помогли. С одним из них даже в подмосковном селе Измайлове у царицы Прасковьи был, и она тоже на выгорецкое лихо расчувствовалась и за обещанное постоянное моление о ее здравии два воза ячменя подарила. Привез Андрей хлеб в обитель, обрадовал братию, и так получилось, что с тех дней первым и главным человеком в Выговской пустыни стал.
Да ведь не в каждый год выпадало им лихо. Шло время, и добротно, по-хозяйски обстраивались скиты. На высоких подклетях, чтобы не подмочило водой или же зверь не забрался бы, ставили одну к другой пять, а то и шесть больших, из крепкого леса изб, соединявшихся между собой холодными сенями-переходами. Строились все эти избы под общую кровлю и назывались стаей. В каждой стае по пять-шесть или даже по десяти просторных горниц, разделенных от иного жилья перегородками из ясеня или ольхи, умелой столярной работы. По стенам горниц – из толстых досок широкие лавки, а в переднем углу – божница с иконами и лампадами, и под ней шелковая пелена с восьмиконечным крестом из позумента. В узкие поперечные окна, затянутые высушенными бычьими пузырями, проникал смутный свет. От печи под крышу поднимались деревянные дымоходы, а на тесовых кровлях в иных скитах красовались деревянные резные коньки. Часовни или бревенчатые церквушки ставились на возвышенных местах и строены были без единого гвоздя. Грешно
людям старой истинной веры для ради такого строения гвозди употреблять, ведь все знали, что гвоздями Христа ко кресту прибивали.
IV
Были тревожно-памятные дни, когда по Выговской пустыни разнеслась весть, что царь Петр идет от Архангельска на Ладогу, чтобы воевать шведа, и через олонецкие лесные дебри прокладывали государеву дорогу, близко подходившую к Выгу. Сразу порушилась тогда устоявшаяся скитская жизнь. Вот он сам антихрист движется к ним, отшельникам, и они стали готовиться к огненной смертной купели. Одни – в часовне, другие – в церквушке, а не то и в своей стае припасали смолу и солому, чтобы немедля зажечь, когда он придет.
Петру доложили, что неподалеку от пролагаемой дороги живут раскольники, приготовившие себя к смерти от страха, что потревожится их жизнь.
– Значит, повидаться со мной желания не имеют, – раздумчиво молвил Петр и махнул рукой. – Пусть живут, не тревожьте их.
Дорога прокладывалась дальше, царь уходил от выгорецких скитов. В людской молве, на удивление многих мирян и скитников, зарождались сомнения: да антихрист ли царь? Статочное ли для антихриста дело вместе с простыми работными людьми, разделяя их тяготы, днем и ночью двигаться по болотам и зыбям, по мхам зыбучим и лесам дремучим и даже самому лес рубить, клади класть, плоты делать. Был бы вправду антихрист – на что ему разные мирские дела, он только бы и знал, чтобы христианские души улавливать да в преисподнюю их сбывать, а он никого от веры и святого креста не отвращает. Видели люди – ел, пил, работал царь Петр, как истинный трудолюбец, ночевал вместе с простолюдинами в шалаше из ветвей, одинаково с ними терпя стужу от холодного ветра и сырости, не гнушался встречаться со звероловами и другими лесными добытчиками. Конечно, труд самого царя не облегчал тягот подвластных ему людей, пригнанных на гиблую ту работу по прокладке дороги, но все же как-то мирил их с тяжелой долей, поскольку и сам царь вместе с ними испытывал тягости. И разговоры о царе-работнике шли от одних к другим по всему Олонецкому краю, переходя в сказы и предания.
Будучи в северных тех местах, Петр однажды спросил:
– Каковы купцы из раскольников? Честны ли и прилежим в своих делах?
– Честны, государь, и прилежны. На обман и ленивость богобоязливы.
– Ежели подлинно таковы, то пускай веруют, чему хотят, и раз нельзя отвратить их от суеверия разумом, то того не сделают ни кнут, ни меч. Но давать им самовольно гореть, становиться мучениками от своей неразумности – ни они той чести не достойны, ни государству от того проку нет.
Иные из сподвижников царя, будучи к тому же ревнителями церкви, смотрели на раскольников как на злейших врагов, но Петр не намеревался вступать в борьбу с ними как с противниками единоверчества, а неприязненно относился к ним лишь потому, что они были сторонниками ненавистной ему бородатой и обомшелой старины.