Велимир Хлебников
Шрифт:
Однажды местный дервиш пригласил Хлебникова к себе. На ковре, постеленном на полу сакли, они просидели друг против друга всю ночь. Дервиш читал Коран, а Хлебников слушал и кивал в знак внимания. Утром дервиш подарил Хлебникову посох, шапку и цветные шерстяные носки — джурапки. Но все вещи у Хлебникова украли, как это с ним нередко случалось и раньше.
Из Энзели Персармия двигается в столицу Гилянской республики Решт, с тем чтобы потом идти на Тегеран. Командовал Волжско-Каспийской флотилией Федор Раскольников. Революционная армия, собравшаяся в Реште, была многонациональной. Там были русские, азербайджанцы, персы, курды, армяне, грузины, горцы Дагестана и Северного Кавказа. В Реште на русском языке выходила газета Персармии «Красный Иран», а к ней раз в неделю приложение — «Литературный
«Поздним утром, когда солнце уже изрядно прогрело лабиринт узких улиц, переулков и тупиков, я шел к себе в редакцию газеты „Красный Иран“ — орган Персидской красной армии. На площадке-пятачке, где узелком перехлестнулись пять червеобразных улочек, заметил я очень странного человека: высокий, плечистый, с обнаженной головой. Спутанные, нечесаные волосы ниспадали почти до плеч. На нем длиннополый сюртук, а из-под сюртука выглядывали длинные ноги в узких штанах из рыжей персидской домоткани. Человек что-то рассматривал на булыжной мостовой. На ней, кроме яркой зеленой травы, пробивающейся меж булыжников, я ничего не заметил.
Всех русских в правительстве Эхсаноллы и в Реввоенсовете армии я знал. А этот странный человек с массивной головой и по-монашески длинными волосами, с лицом, чемто напоминающим мудрую морду верблюда, мне незнаком. Что же он ищет в былинках трав или среди гладких булыжников? <…>
На другой день в редакцию неожиданно вошел тот странный человек, которого я увидел в узле рештских улиц. Высокий и сутуловатый, он молча, неторопливо прошагал босыми ногами по ковру, положил на стол несколько листиков бумаги и сказал:
— Вот… стихи…
Повернулся и так же неторопливо вышел.
Мы оба — редактор и секретарь — удивленно переглянувшись, тотчас же взяли листки. Под стихами была краткая и не менее странная, чем сам посетитель, подпись — „Хлебни“. И даже без точки». [122]
Костерин к тому времени хорошо знал фамилию Хлебникова и настоял на том, чтобы стихи были опубликованы. Более того, Хлебникову стали выплачивать гонорар. Правда, далеко не всем сотрудникам редакции нравилось то, что делал Хлебников. Как пишет Костерин: «Командующий Николай Гикало был более резок и категоричен. Его поддерживал рационалистически настроенный начальник политотдела Александр Носов. Они требовали быть более экономными в использовании места в нашей маленькой газете». Тем не менее стихи Хлебникова стали регулярно появляться в газете. «Я сотрудник русского еженедельника на пустынном берегу Персии», — сообщает он родным.
122
Костерин А. Русские дервиши // Москва. 1966. № 9. С. 217–218.
Здесь, в Персии, Хлебников испытывает небывалый творческий подъем. Стихотворения складываются одно за другим, а ведь еще недавно он жаловался: «В чернильнице у писателя сухо и муха не захлебнется от восторга, пустившись вплавь по этой чернильнице… вместо сердца у меня какая-то щепка или копченая селедка, не знаю. Песни молчат». Теперь совсем не то. «Навруз Труда», «Кавэ-кузнец», «Иранская песня», «Курильщик ширы», «Дуб в Персии», «Ночь в Персии» — вот только несколько названий из большого персидского цикла.
Стихотворение «Кавэ-кузнец» было опубликовано в «Литературном листке». Непосредственным поводом к написанию явился плакат Доброковского. И стихотворение, и плакат связаны с иранской легендой о кузнеце, который поднял восстание против завоевателя Зуххака. Кавэ сделал знамя из своего кожаного рабочего фартука. Теперь Кавэ-кузнец становится символом национально-освободительной борьбы персов.
Хлебников создает грандиозный образ созидательного труда:
Был сумрак сер и заспан. Меха дышали наспех, Над грудой серой пепла Храпели горлом хрипло. Как бабки повивальные НадТогда же Хлебников начинает писать поэму «Труба Гульмуллы», посвященную его персидским впечатлениям. Хлебников всю жизнь искал встречи со своим героем. Осуществление хлебниковского идеала человека — это суровые северные охотники Уса-Гали и житель Павдинского завода на Урале Попов из ранних рассказов. Это Сын Выдры, действующий на протяжении всей истории человечества; это Поэт из одноименной поэмы и многие другие. Однако до 1921 года этот образ почти совсем не автобиографичен. И вот, наконец, Гуль-мулла, священник цветов, русский дервиш. Хлебников нашел своего героя и на практике осуществил этот идеал.
Дальнейшей разработкой образа положительного героя явится сверхповесть «Зангези». Зангези — пророк, мудрец, проповедник. Образ тоже во многом автобиографичный. Над сверхповестью Хлебников будет работать в 1922 году, подготовит ее к печати, но уже не увидит эту книгу. То, что некоторые стихотворения персидского цикла сразу удается опубликовать, — небывалый случай для Хлебникова. Такого не было ни в Москве, ни в Петербурге.
1 июня в гарнизонном клубе Решта Хлебников, который все еще числится лектором, читает доклад «Чет и нечет во времени — Правда о времени — Судьба в мышеловке — Измерение бога». Клуб был новый, только что отстроенный, его украшали фрески политотдельского художника Давиденко. Фрески изображали шествие народов к мировой революции. Впереди шел перс, рядом с ним индус в чалме и грузин в папахе. Эти фрески вдохновляли Хлебникова, и он с большим подъемом прочел доклад. Аудитория была своеобразная, это Хлебников прекрасно понимал. «Общество — искатели приключений, авантюристы шаек Америго Веспучи и Фердинанда Кортеца» — так он отзывается о своих товарищах-красноармейцах.
Чаще же всего Хлебников и Доброковский, как вспоминает Костерин, сидели или возлежали в какой-нибудь чайхане, курили терьяк и пили крепкий чай… Доброковский рисовал портреты всем желающим, не торгуясь и даже не спрашивая платы. Заказчики сами клали около «русских дервишей» серебро. Доброковский с презрительным равнодушием так же легко выбрасывал это серебро на терьяк или водку. Он обладал прекрасной памятью и очень быстро научился говорить по-персидски. Во время болтовни Доброковского с персами Хлебников, углубившись в себя и беззвучно шевеля губами, обычно молчал… Такое поведение создало и Хлебникову, и Доброковскому славу «русских дервишей», священных людей. Накурившись терьяку, оба так и оставались ночевать в чайхане… «Несмотря на странность этих штатных агитаторов, Реввоенсовет армии справедливо считал их совершенно необходимыми работниками. В религиозных и бытовых условиях того времени, при настороженном внимании к русским революционерам, несущим на своих знаменах совершенно необычайные лозунги, „русские дервиши“ каким-то трудно объяснимым образом усиливали наши политические позиции», — пишет Костерин.
Тем временем правительство Ирана не дремало. В Тегеране был сформирован новый кабинет, который направил все силы на борьбу с Гилянской республикой. Вожди же республики военную дисциплину не соблюдали. Эхсаноллахан, на помощь которому шла Персармия и который в соответствии с достигнутыми соглашениями должен был находиться в Лахиджане, самовольно двинул свои войска на Тегеран и занял деревню Шахсевар на берегу моря. Ревком постановил отозвать Эхсаноллу в Решт, но тот не подчинился. Вслед за отрядами Эхсаноллы двигалась и Персармия с Хлебниковым и Доброковским. Курдские части и пехота (режиманцы) шли по тропам меж рисовых полей и садов, а части Персармии и штаб прибыли в Шахсевар морем в начале июля. В составе штаба были и «русские дервиши». Хлебников и Доброковский поселились в доме, где помещалась охрана штаба. «Живется здесь очень скучно, дела никакого», — пишет Хлебников родителям. Свои совещания штабные работники часто проводили на берегу моря.