Веллоэнс. Книга первая. Восхождение
Шрифт:
– Да и эту замуж выдать, а то в девках столько ходить опасно.
Путники свернули влево. По сторонам проходили ряды с пахучими травами, торговки приглашали отведать меду, рыбы, мяса. Бойкие на язык пацанята
зазывали купить виноград, помидоры, лимоны. Дальше потянулись оружейные
лавки. Латы, щиты, копья, луки. Послышался стук – сначала тихо, потом все
громче. Гулкими, как раскаты грома, ударами молот кузнеца обрушивался на
двурогую наковальню, бил по раскаленному
исходил едкий, топили, чем придется – не только дровами, но и углем, драконьим
калом, заливали в печь и густую черную смолу.
Корво подошел к кузне на колесах, что-то спросил. Обернулся растерянный, побрел молча.
– Чего там? – удивленно молвил Пармен.
Бородач расстроено махнул рукой.
– Какая-то дивчина у них вместо кузнеца. Машет молотом, бает чего-то. Если
женщина стала ковичем, значит, ненормальная. У такой дорогу спрашивать дурно, в омут заведет. Ведьмачка, наверняка.
– Это плохо, – заметил Авенир, – ежели у них бабы молотами машут, то каковы
мужики? Небось, зубами коня пополам чикнут, не поперхнутся.
Корво вздохнул. Ухватил краснощекого пацана за шиворот, приподнял. Малец
завизжал, попытался вырваться, царапался и пинался, но рыжебородый держал
крепко.
– Постреленок, где торговая площадь? Правду скажешь, дам медяк. Солжешь –
получишь щелбана. Видишь мужика на твари – это волхв. Колдует так себе, молод
еще, но уже неправду за версту чует.
Пацан испуганно глянул на Авенира, махнул рукой вглубь рынка.
– Тама вот площадь. Круглая такая. Еще музыку услышите, праздник Ваала
намечается. Как небо зардеет, жертву приносить будут. Пока делать тама неча.
Корво достал медный кругляш, всунул карапузу в ладонь. Наклонился,
прошептал на ухо:
– А упыряку где обменять можно? На деньги, или полезное? Красивая, но
злобная… тварь. Шипеть умеет.
– А там же. Подле жертвенника алхимикова лавка. Дядька мой ею ведает. Всех
купит. Чем злобнее, тем дороже.
По извилистой мостовой дошли до площади. Пятерка рабов – потные, в одних
набедренных повязках, на лбу каждого расползлось бурое клеймо-пятисвечник, -
сооружали подле ветвистого кряжистого деревца каменный жертвенник. Темные
сухие тела, прокаленные палящим зноем, сами крепкие – каждая жила словно
выточена из камня, глаза нездорово блестят. Бедолаги водружали массивные
неотесанные валуны друг на друга. Один камень сорвался с верха, придавив раба.
Раздался вскрик, хрустнули кости, брызнула темно-вишневая жидкость. Из под
гранитной глыбы торчала вспоротая рука. Пармен отвернулся – не смог смотреть
на выпавшие
больше, подняли камень обратно, выпнули останки дворовым псам и, без всяких
эмоций, продолжили свое занятие.
– Это непосвятившиеся, – с придыханием шепнул волхв. – Прошли обряд, но
не смогли перекинуться в каменюков. Их души забрало древо Ваала, и теперь они
служат жрецу. На праздник служат идолу, остальное время живут, как обычные
люди. Если выживут.
Пармен сжал кулаки, на глазах выступили слезы:
– А если семья? Как так можно? Ладно, с врагами, но с собственными людьми?
Корво пожал плечами, бесстрастно глядел на работающих:
– В каждом племени свой покон. Нарушил покон, стал покойн. Покойником, то
бишь.
Из цветастой лавчонки, что в десяти шагах от дерева, выбежал пузатый
приземистый мужичок. Через серую кожу пробивалась красные веточки
капилляров, под густыми бровями недовольно зыркали мелкие черные глазки, на
сомнительной чистоты халате умещались с два десятка надутых карманов. Он
сердито шмыгнул большим, похожим на картошку, носом, недовольно заверещал:
– Совсем очумели, турмаглыдьи? В другую сторону кишки свои бросайте!
Чтоб вас ночью марглы сожрали! И так покупателей нет, еще и грязь развели.
Рабы не обращали на махавшего ручонками толстяка никакого внимания. Тот
еще попричитал, широкой деревянной лопатой отогнал псов, откинул кровавую
кашу на другую сторону площади. Корво окликнул недовольного:
– Купче? Не подскажешь, где тут пристань алхимика? Привезли ему знатную
поживу.
– Вот он я и есть. Ступайте за мной, гои, чай сгодится ваш товар. Я – Нюкр, местный акудник.
В лавке, несмотря на жару пустыни, было сыро, дышать стало тяжело. Тускло
горел жирник, чадя густым дымом и разнося вонь, словно протухло не только яйцо, но и курица, и весь курятник. Мужичок указал на широкий, из остроганных
сосновых досок, стол, убрал утварь, кивнул:
– Вываливайте.
Корво затащил тюк. Пармен по сигналу бородача прикрыл вход, тот развязал
узел, стянул плащ. Под ним лежала повязанная семью ремнями тощая дева. Черные
всклокоченные волосы, бледное узкое лицо с большими лиловыми глазами и
пухлыми губами. Тонкая шея, маленькая острая грудь, живот словно примерз к
позвонкам. На руках и ногах вытянутые, в двое длиннее человеческих, пальцы с
острыми, загнутыми, как у стервятника, когтями. Вурдалачка тихо шипела, исподлобья оглядывая пленителей, оголяла тонкие острые зубы и раздвоенный, а