"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Закат лежал над верхушками деревьев алой полосой, лес — начинавшийся совсем рядом, за крепкой изгородью, — просыпался, какие-то птицы шуршали крыльями, было слышно, как ухает филин, в темной воде озера изредка плескала рыба.
Он сел на крепкий порог и вдруг подумал:
— А ежели не получится? Тогда что? И вправду, как Пожарский сказал — в монастырь? Нет, нет, не могу я так. Пусть кого-нибудь другого в цари выбирают, вон, у Филарета патриарха сын, Михайло Романов — молодой парень, — пущай он на престол и садится, все же сродственник жене Ивана Васильевича покойной. А я — Петра женю, заберу Лизу с детьми и уеду. Пусть хоша какая, но будет с нами.
Федор посмотрел на свои огромные, крепкие руки и зло сказал, вполголоса: «Получится, али нет — сего ты сейчас знать не можешь, Федор Петрович. Ну, так иди, и делай».
Он шагнул в предбанник, где играло пламя в маленькой, сложенной из валунов печи, и, чиркнув кресалом, — зажег свечу.
Жена сидела на лавке, опустив руки, глядя на бревенчатую стену перед собой.
Федор наклонился и, сняв с нее платок, нежно распустил косы. Каштаново-рыжая волна упала на спину, и он, на мгновение, погрузив руки в ее волосы, погладил их — медленно, очень медленно. Встав на колени, он снял ей туфли и полюбовался маленькими пальцами, с розовыми, будто жемчужными ноготками. Под одеждой она была та же — белая теплой, сливочной белизной, с мягкой, так знакомой ему грудью.
Он отвел взгляд от пустых, синих глаз и ласково сказал: «Ложись, Лизавета, я тебя порисую». Нитка жемчуга на стройной шее играла золотистыми отсветами.
Федор устроил ее на лавке, и, пробормотав: «Ну да, как у синьора Тициана», — присев, напротив, у стены, — положил тетрадь на колено.
Он рисовал, изредка глядя на нее из-под рыжих ресниц. «Да я бы и с закрытыми глазами это сделал, — вдруг улыбнулся Федор. «Я ж ее с пятнадцати лет знаю, всю, до самого последнего уголка. И рисовал я ее — как бы ни тысячу раз».
Лиза лежала, опираясь на локоть. Он опустил голову и стал аккуратно прорисовывать волосы — тяжелые, закрывающие ее плечи. В огне каменки они светились нездешним, волшебным светом.
— Что-то похудел он, — озабоченно подумала женщина, следя за движениями его рук. «Ну конечно, что они там на этой Москве ели, без меня. Что за баня-то? А, — она чуть улыбнулась, — Федя, наверняка, не вытерпел, и навстречу нам поехал. Марья спит уже, поздно, тако же — и пан Ян с Дуней. Странно, а я и не помню, как Федю увидела — только помню, что возок остановился. Наверное, то и был он».
— Посмотри, — услышала она ласковый голос мужа.
Лиза взглянула на рисунок и рассмеялась: «Опять сжигать будешь?»
Он застыл, — на мгновение, — и, сглотнув, побледнев, ответил: «А как же, Лизавета».
— Жалко, — она томно потянулась, и, встав на колени, прижавшись головой к его груди, спросила: «А дети где?»
— Все хорошо, — глухо сказал муж, раздеваясь. «Все хорошо, Лизавета. Иди сюда».
Женщина откинулась к бревенчатой стене, широко раздвинув ноги, и Федор, взяв ее за подбородок, протянув руку, достал из-под лавки оловянную флягу.
— Захмелею, — лукаво сказала Лиза, отпив, глядя на то, как горит в каменке рисунок.
— И очень хорошо, — он провел губами по нежному, гладкому бедру. Выше все уже было горячим, влажным, и Лиза, запустив пальцы в его волосы, простонала: «Да! Да! Еще!»
— Ничего не хочу знать, — подумал Федор, и усмехнулся — почувствовав его пальцы, она задрожала, закусив нежную руку, и низко, призывно попросила: «Пожалуйста!»
— Терпи, — коротко ответил мужчина. «Ничего не хочу помнить, — сказал он себе. «Ничего не было, кроме нас двоих — и ничего не будет». От Лизы пахло жаром, травами, раскаленными камнями и Федор, услышав ее крик, ощутив на губах ее сладость, велел: «А ну на колени, и не торопись — мы тут на всю ночь».
— И даже больше, — подумал он, прижимая жену к себе. У нее были мягкие, умелые губы, покорные, ловкие. Он, выдохнув, закрыв глаза, едва слышно прошептал: «Спасибо тебе, Господи».
Потом, когда Лиза стояла на четвереньках, крича, опустив голову к лавке, царапая ногтями дерево, он, наклонившись, взял ее зубами за шею, и тихо сказал: «Достать то, что тебе так нравится?»
— Да, — она схватила его руку и поцеловала. «Да, да, пожалуйста, накажи меня, я так люблю тебя, так люблю!»
— Я знаю, — он подхватил с пола плеть и провел рукояткой по ее соскам — нежно, едва касаясь.
— Хорошо, что тут на версты никого вокруг нет, — потом подумал он, накрывая ее своим телом, слушая, тяжелое дыхание. Она приподнялась и шепнула ему на ухо: «Хочу, хочу тебя, пожалуйста, еще, еще!»
— Хорошо, что лавка крепкая, — он увидел, как расширились глаза жены, и, укусив нежную шею, сказал: «А я ведь только начал, Лизавета, сейчас ты у меня всего отведаешь — и лежа, и стоя, и плетью тебя еще поласкаю — вдоволь”.
Она была маленькая, гибкая, горячая, и Федор внезапно подумал: «Господи, такая же, как два десятка лет назад, там, у Федора Савельевича в избе. Такая же».
Потом, целуя искусанные, алые губы, он смешливо сказал: «Пошли, попарю тебя как следует, опосля — в озере искупаю, и сюда вернемся, — до утра подо мной пролежишь».
— Да, — выдохнула она, так и не смыкая ног, блаженно, счастливо улыбаясь, глядя ему в глаза.
«Да, Федя!»
В чуть приоткрытую дверь предбанника вползал серый, прохладный, предрассветный туман.
Федор, едва касаясь, поцеловал синие, сонные, припухшие глаза, Натянув на ее плечи кафтан, он сказал: «А ну спи. Долго, я присмотрю, чтоб ты не вскакивала».
— Дак поесть тебе надо, — томно отозвалась Лиза, и тут же, выгнувшись, шепнула: «Что, еще?»
— А как же, — он ласково развернул ее к себе спиной, не отрывая руки. «Вот так и заснешь, поняла? — Федор рассмеялся. «Так что уже никуда не денешься. А поесть, — он опустил голову и зарылся лицом в ее волосы, — уж я позабочусь, тут и рыба есть, и зверья достаточно».
Она чуть слышно стонала, а потом, повернувшись, подставив ему губы, шепнула: «Я так тебя люблю, так люблю, Федя!»
Лиза заснула, свернувшись в его руках, и Федор, взглянув на ее усталое, счастливое лицо, глубоко выдохнув, — и сам задремал — слыша, как мерно, спокойно бьется ее сердце.