"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Ну и будешь ходить в свои бани, — коротко ответил Федор. — А жить — у нас будешь, все же, — угол красивого рта чуть искривился, — мне тебя твоей матери надо вернуть живым и невредимым. Так что я присматривать за тобой буду, Илья Никитич, ты уж не обессудь. Идите, — он махнул рукой, — я скоро.
— Куда он? — тихо спросил Элияху, глядя вслед Федору, что поднимался на откос холма.
— Он всегда так, — вздохнул Петя. — Не любит с людьми говорить, ему надо одному побыть. Батюшка мне рассказывал — как отчим его умирал, на Москве, молодым еще, дак батюшка из дома ушел, и у Троицкой церкви стоял.
Элияху вспомнил чудные, разноцветные купола, и всю ее — легкую, стройную, упирающуюся в облака и, помолчав, ответил: «Я понимаю, да».
Федор скинул кафтан, и, устроившись на траве, положив тетрадь в кожаном переплете на колено — стал рисовать. Она сидела, держа на коленях девочку, положив округлый подбородок на тонкую, изящную кисть, чуть улыбаясь. Волосы — густые, мягкие, — были прикрыты большим беретом, низко вырезанное платье открывало начало груди. Марья, прижимая к себе куклу — тоже улыбалась, глядя прямо на него, большими, материнскими глазами.
Он медленно, нежно прорисовал кружево на платье дочери и подумал: «Надо же, вроде порохом сейчас занимаюсь, артиллерией, а все равно — рука-то у меня точная осталась, и всегда такая будет».
— Папа! — услышал он капризный голос. — Заплети!
— Как раз я их с Шексны забрал и в подмосковную привез, — подумал Федор, — два года ей было. И уже болтала как бойко. Сидела у меня на коленях, и я ей косы заплетал. Лиза пришла, посмотрела, рядом на лавке устроилась, и голову мне на плечо положила. Я ей еще шепнул тогда: «Вечером в сторожку собирайся». Господи, — он посмотрел на рисунок, — упокой души их, пожалуйста. Ведь не страдали же они? — Федор взглянул на чистое, голубое небо, на медленно парящую над Волгой чайку и шепнул: «Я знаю, не страдали».
Он разорвал рисунок на мелкие клочки, и, пустив их по ветру, поднявшись — пошел в Кремль.
— Каша с грибами белыми и луком, — сказал Степан, доставая из печи горшок. — Давайте, садитесь.
Петя посмотрел на Элияху и шепотом сказал: «Ты только ему не говори, ну, насчет Болотникова, ни к чему Степке такое знать».
— Не буду, конечно, — так же тихо ответил юноша.
— О чем это вы там? — подозрительно спросил Степа, разливая квас. — Хоша избу в порядок привел, — он тонко улыбнулся, — уже не так запущено. Вот же Петя, что ты, что батюшка — дай вам волю, в грязи по уши сидеть будете.
— Да мы тут ночуем только, — отмахнулся Петя, садясь за стол. — Тако же и Илюха будет. А мы, — он на мгновение замялся, — о Марье, вот о ком.
— Ты с батюшкой поговорил? — Степа выпятил нежную губу и внимательно посмотрел на брата.
— Да какое там, — горько ответил Петя. — Они отца Марьи на плаху отправить собираются, разве он мне разрешит на ней жениться? А я ведь обещался, — значит, надо.
— Что за Марья? — недоуменно спросил Элияху и улыбнулся: — Ты, Степа, так вкусно готовишь, — как мама моя.
— Вот он нам рыбы еще сделает, — со значением сказал Петя. — Завтра сходит на базар, и сделает. Тельное и карасей в сметане.
— Меня готовить матушка учила, — вздохнул Степа, — как я еще маленький был. А Марья — он усмехнулся, — Петруша тут у нас жениться затеял, да не ту боярышню выбрал, — подросток развел руками и тут же получил деревянной ложкой в лоб, — легонько.
— Очень даже ту, — Петя отрезал себе ломоть свежего, ржаного хлеба. — Только, парни, сие все в тайности обделать надо. Ты послушай, Илюха.
Выслушав, Элияху прожевал, и, накладывая себе еще каши, хмыкнул: «Сие, конечно, дело нетрудное — девку выкрасть и до деревни довезти, однако же, что Федор Петрович скажет?»
— А мы подождем, пока он на стрельбище уедет, и тогда все сделаем, — твердо ответил Петя. — Ну, покричит потом, но не убьет же. Ну что, поможете? — он посмотрел на подростков.
— Ну конечно, — в один голос ответили они, и Элияху добавил: — То отец, а то — дочь. И вправду, ежели обещал чего — дак делать надо.
В открытое окно избы бил косой, яркий луч заходящего солнца, и Петя подумал: «Завтра со Степаном грамотцу Марье передам, ну, чтобы она мне кольцо и ленту прислала. А потом подождем, как батюшки в городе не будет — и повенчаемся. Как раз пост закончился, Третий Спас уж две недели, как прошел».
Он вздохнул, и, перекрестившись, сказал: «Ну, Бог нам в помощь, парни».
Федор поднял голову от счетных книг и хмуро сказал: «Ну, ежели мы так и дальше будем деньги собирать, то к Великому Посту у нас тысяч десять ополченцев на Москву двинутся.
Его, — Федор коротко дернул головой в сторону кремлевского двора, — зарыли уже?».
— Третьего дня, — коротко ответил Пожарский. «Федор Петрович, да, может, солгал он, может, живы, ваша жена с дочкой?»
Мужчина обвел глазами избу, и хмуро сцепив загрубевшие пальцы, бросив их на стол, — сочно выматерился. «Ежели вы с ублюдком этим заодно были…, - процедил Федор, глядя куда-то в сторону, — дак лучше сразу скажите».
— Федор Петрович! — Минин испуганно перекрестился. «Ни о чем этом мы не ведали, сами же знаете, тем летом мы все тут, в Нижнем Новгороде, пребывали, и вы с нами — тако же. А Дмитрий Михайлович в усадьбе своей жил, ну, опосля ранения, в деревне».
Пожарский молчал, смотря в окно на то, как строились посреди двора ополченцы. «Господи, — вдруг подумал князь, — какое лицо-то у него — вроде и заплакать хочет, а не может. Только все одно — надо с ним говорить, и, чем быстрее, тем лучше».
Забили колокола Михайло-Архангельского собора, и Федор, перекрестившись, поднялся:
«Пойду на пороховой двор, потом — к оружейникам, посмотрю, как они без меня справлялись».
Пожарский взглянул на синий, холодный блеск сапфиров, что украшали рукоять сабли, и осторожно сказал: «Ежели бы мы на Москву под знаменами царя пошли, дак оно бы лучше было, Федор Петрович».