"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Иди, иди, — раздался грубый голос от черного хода. «Сейчас телегу подгонят — на базар поедешь, сука. Навозом тебя забросают по дороге, а потом вздернут без жалости всякой».
Степа, потянувшись, забрал кинжал. Вскинув глаза, он увидел высокого, широкоплечего юношу. Тот, опустив голову, утирая рукавом разорванной рубахи разбитый нос, — переступил порог.
— Что Петька тут делает? — внезапно подумал Степа. «Он же в Ярославле, с батюшкой.
Господи, да это не Петька, парень-то светловолосый. Он же братом Петьке мог быть, так похож».
— Дмитрий Михайлович! — звонко позвал Степа, завидев Пожарского. «Откуда тут этот кинжал?»
— Убийцу наемного к нам Заруцкий подослал, — Пожарский хотел было, выругаться, но сдержался. «У него нашли, сей мерзавец им Михайло Никитича зарезал».
— Это моей матери кинжал, — сказал Степа тихо. «Лизаветы Петровны покойной».
Пожарский побледнел и, обернувшись к парню — тот все стоял, рассматривая Степу, — угрожающе сказал: «А ну, сука, где ты этот кинжал взял, признавайся!».
— Мне его Марья дала, тем летом, — тихо ответил Элияху, не сводя глаз с лица подростка.
«Сестра твоя, покойная. Ты же Степа, Воронцов-Вельяминов, правильно?».
— Врет и не краснеет, — сочно заметил Пожарский, засучивая рукав кафтана.
— Стойте! — велел Степа. «Погодите, ну откуда он знает про Марью, значит, видел он ее!»
— Видел, — угрюмо сказал Элияху. «Тако же и Лизавету Петровну видел, последний раз — год назад, на Москве, как весть пришла, что Федор Петрович и сын его старший при Клушино погибли.
Степа недоуменно вскинул бровь. «Никто не погибал. Батюшка мой жив, Петр — тако же, они сейчас в Ярославле, ополчение сбирают, скоро и вернуться должны. И при Клушино их не было».
Пожарский прислонился к печи, и, завидев голову, просунувшуюся в горницу, махнул рукой:
«Иди, не до тебя сейчас».
— Дак телега готова, — сказал какой-то ополченец. «Ну, жида этого на виселицу везти. Это он, что ли? — ратник шагнул через порог, и, увидев Элияху, застыл.
— Дмитрий Михайлович, — сказал мужчина осторожно, — это же Илюха, ну, да вы его не помните, вы тогда, как вас ранило, на Устретенской улице, без сознания были. Он вас перевязал, сей парень нам тогда, весной, как мы супротив поляков на Москве бились — ой как помогал.
Элияху внезапно снял шапку, и, надорвав ногтем подкладку — протянул Степе грамотцу. «Раз мне не верят, так хоша, может, Никифору Григорьевичу поверят, — хмуро проговорил юноша.
«Это друг Федора Петровича, он кабак на Чертольской улице держит».
— Сей кабак нам известен, — протянул Пожарский, садясь к столу. «Там в подполе, раненых держали, и выводили их оттуда — по ходам подземным».
Из сеней раздался высокий голос Минина: «Ну, что тянем-то, Дмитрий Михайлович?
Вздернуть его, чтобы другим неповадно было, и дело с концом!»
— Погоди, Кузьма Семенович, — угрюмо велел князь, — сие дело запутанное, в нем разобраться надо — кто тут прав, а кто — виноват.
Минин, зайдя в горницу, тяжело вздохнул: «Ну что вы брехню его слушаете…»
— Я ему верю, — сказал Степа, дочитав до конца, передавая грамоту Пожарскому. Подросток вскинул синие, большие глаза, и Элияху подумал: «Он на Лизавету Петровну похож. Только волосы рыжие». Степа внезапно встал, — невысокий, легкий, изящный, и, засунув руки в карманы темного, монашеского покроя, кафтана, подошел к окну избы.
— Вы почитайте, Дмитрий Михайлович, — попросил он, не оборачиваясь. «Сие рука Никифора Григорьевича, я ее много раз видел. Татищев сказал, что батюшка мой и Петя под Смоленском оба убиты, и увез мать мою, и Марью — тако же. Никто не знает куда. А Илью, — он кивнул на юношу, — кинжалом ударил, он едва кровью не истек.
В горнице было тихо, и, Элияху, наконец, сказал: «Я хотел, чтобы он признался — куда он их запрятал. А он…, - юноша с шумом вдохнул воздух, — он сказал, что убил их, обоих. Марье ведь только семь лет, семь!». Он посмотрел на свои руки, что лежали на столе, и тихо добавил: «Я ведь лекарем хочу стать, я знаю — грех человека жизни лишать, но за такое…»
Пожарский передал грамотцу Минину и почесал в бороде: «Вот оно, значит как. Только зачем ему сие надо было — женщину с ребенком убивать?»
Он внезапно поймал взгляд Минина — холодный, спокойный, и сказал: «Вы вот что, парни, идите-ка. Погуляйте, поговорите. Можем тебя, Илья, тут поселить, в Кремле, коли хочешь».
— Спасибо, — юноша поднялся. «Я же работаю, в банях, что на Оке стоят, лекарем. Меня хозяин уж ищет, наверное. Я туда пойду».
— Я провожу его, — Степа взял со стола кинжал и, посмотрев на Пожарского, вдруг сказал:
«Коли батюшка мой знал бы об этом — он сам бы Татищева убил, и не задумался».
— Да, — тихо ответил Пожарский, провожая глазами подростков.
Когда дверь закрылась, Минин, все еще держа в руках грамотцу, вдруг сказал: «Сие нам только на руку, Дмитрий Михайлович, хотя грех так говорить, конечно».
Пожарский сомкнул сильные пальцы и вздохнул: «Народу скажем, что сие ошибка была — мол, Татищев его за наемного убийцу принял, сам на него напал, а парень этот, Илья — защищался».
— Да не Илья он вовсе, — хмыкнул Минин.
— Да все равно, — устало отозвался Пожарский. «Мальчишка-то хороший, мы в его годы тоже такими были — горячими. А с Федором Петровичем надо по душам поговорить, как вернется.
Пущай забирает Ксению Борисовну из монастыря и венчается — все равно эти постриги, что под самозванцем сделаны были — грош им цена. А с Земским Собором я затруднений не предвижу».
— Да уж какие затруднения, — Минин отдал ему грамотцу. «Спрячьте, как Федор Петрович приедет — пущай прочтет. Кровный родственник царю Ивану покойному, на дочери Годунова женат — что нам еще надо? И сыновья у него вон — сильные да здоровые, не налюбоваться.