"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
«Где?»
— Дурак, — злобно сказал Татищев, хватая ртом воздух, — какой же ты дурак. Так лучше…, для всех, для страны…
— Где? — Элияху нажал на его горло клинком.
— Прирезал обеих — торжествующе улыбнулся Татищев. «Бабу, и девчонку с ней».
Юноша вспомнил каштаново-рыжую косу, синие, большие глаза и ее мягкую, детскую ладошку. «Еще сказку!» — услышал он капризный, нежный голос и, сцепив, зубы, — ударил Татищева кинжалом. Лезвие вошло в шею до рукоятки, кровь брызнула мгновенной сильной струей, и мужчина, цепляясь за его ноги, хрипя — сполз на чистые, свежие, золотистые половицы.
Элияху вынул кинжал, и, глядя в мертвое, с расширенными, остановившимися серыми глазами, лицо, — застыл, стоя на коленях. Кровь уже не била, — она лилась, скапливаясь в темную, вязкую лужу на полу.
Золотая рысь была забрызгана. Юноша безучастно стер свежие пятна рукавом кафтана и подумал: «До темноты тут посижу, и пойду в бани. Там река рядом, искупаюсь ночью, одежду выстираю. Найду Степана, все ему расскажу и вернусь с ополчением на Москву. А потом — домой».
Дверь сеней стукнула, и с порога раздался веселый, знакомый голос: «А я тут в церкви Ильи Пророка с народом говорил, Михайло Никитич, и думаю — давай сегодня за грамотцами зайду, раз уж по соседству оказался. А вы не уехали еще, я смотрю?»
Элияху, было, спрятав кинжал, рванулся к окну, но было поздно — Минин шагнул в горницу, и его голубые глаза недоуменно расширились.
— Что за…., - выматерился он, и, побледнев, кивнул двум ополченцам, что стояли сзади: «А ну, скрутить его!»
— Ах ты сука, — сказал высокий, мощный мужик, и Элияху подумал: «Это же он, я ему зуб сегодня вырывал».
— Пока не бить, он нам с Дмитрием Михайловичем в сознании нужен, — холодно сказал Минин, глядя за тем, как двое ратников удерживают юношу.
Минин опустился на колени, и, посмотрев на труп, покачал головой: «Говорил же я тебе, Михайло Никитович, — возьми охрану. А ты все отмахивался — мол, не для того мы у народа медные деньги собираем, чтобы на себя их тратить, — Минин перекрестился и, прошептав:
«Храни тебя Господь, — закрыл Татищеву глаза.
— Лекарь, — протянул он, поднявшись, разглядывая — снизу вверх, — хмурое лицо Элияху.
— Он мне не поверит, — горько подумал юноша. «Был бы здесь Никифор Григорьевич, если бы я Степу нашел — поверили бы, наверное. А так…»
— Из Коломны, должно быть, — издевательски, склонив голову набок, продолжил Минин. «От пани Марины и атамана Заруцкого явился. Умно, ничего не скажешь. Скольких тебе еще убить велели, а? Всех нас? — он помолчал и, раздув ноздри, сказал: «На улице малолюдно уже, ведите его в Кремль, в подвал. Завтра князь Дмитрий Михайлович со стрельбища вернется, и мы с лекарем поговорим — по душам».
— Пожарский, — Элияху на мгновение похолодел.
Избы на Устретенской улице горели, в стене Белого города были видны дымящиеся выбоины. «Воды, — прохрипел лежавший на кафтане мужчина — с закопченным, окровавленным лицом. Элияху поднес к его губам оловянную флягу и подумал: «C этим пожаром даже вода горячая». Юноша аккуратно ощупал раздробленное пулей плечо, — мужчина коротко, сдерживаясь, застонал, и, обернувшись, сказал: «Вывозить его отсюда надо, и быстро, сейчас я перевяжу, и гоните телегу к реке, под сено его спрячьте. Там лодки наши стоят». «Стояли» — подумал Элияху.
Он быстро и ловко почистил рану, — обрамленное русой бородой лицо мужчины смертно побледнело, и, махнул рукой: «Поднимайте, только осторожно».
Гнедой, взмыленный жеребец промчался по улице — у Сретенского монастыря был виден завал бревен и камней, за которым сидели, отстреливаясь, ополченцы, и ратник, перегнувшись в седле, закричал: «Поляки отрезали улицы, что к Яузе ведут. Китай-город горит, там тоже не пробраться».
— В Лавру его везите, — велел Элияху. «Тут дорога прямая, быстро доберетесь. Кто это хоть?»
— Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, — ополченец укрыл раненого сеном, и, подстегнув лошадей, погнал телегу к видневшемуся вдали выезду из города.
— Он меня и не узнает, — вдруг подумал юноша. «Он же почти без сознания был, он и не помнит меня».
— Отпустите его, — велел Минин. «А ты одежду скинь, — добавил староста. «Мало ли, вдруг ты там, что еще прячешь».
Элияху снял промокший от крови кафтан, и, вывернув карманы, протянул Минину кинжал.
— Красивая штучка, — тот раздул ноздри, рассматривая сверкающую изумрудами фигурку рыси. «Вроде — игрушка детская, а бьет, — он обернулся на труп Татищева, — смертно. Ну, да не увидишь ты ее более, лекарь, — Минин спрятал кинжал и приказал: «Все снимай! Мало ли, что у тебя под рубахой, али в сапоге, мы теперь люди ученые».
Элияху стиснул зубы, и, отвернувшись, краснея — разделся.
— Татарин, — усмехнулся Минин, разглядывая юношу. «Али жид. Ну да у самозванца и тех, и тех достанет, впрочем, на виселице — все одинаково дергаются».
— Не похож он на татарина-то, Кузьма Семенович, — хмуро сказал высокий ополченец. «Тако же — на жида».
— А то ты много жидов у себя в Завольжье видел, — ядовито отозвался Минин, и, встряхнув, ощупав шаровары и рубашку, — швырнул их юноше. «Жид, али не жид — нам сие без разницы, для убийцы пощады не будет».
Элияху, молча, натянул одежду, и, нахлобучив на голову валяную шапку, подумал: «А грамотца Степе от Никифора Григорьевича — там еще, в подкладке. Ну да что теперь, где Степу искать? Пусть, будь что будет, зато я сделал то, что должно — отомстил».
Он почувствовал, как врезается в запястья толстая веревка, и, вскинув голову, получив тычок в спину, не обернувшись на труп, — вышел во двор.
На мосту через Почайну уже никого не было, над Кремлем висел тонкий, бледный серпик луны, в камышах щелкала какая-то птица, и Элияху, искоса посмотрев на тонкую, огненную полоску заката над далеким волжским берегом, подумал: «Может, все-таки сказать им? Да нет, они и слушать не будут».
— Он Михайлу Никитича ножом зарезал, сука, его атаман Заруцкий подослал, — сказал один из ополченцев охране, что стояла у ворот. «Завтра на глазах у всех его вздернем, чтобы неповадно было».
Ратники заматерились и Элияху услышал жадный, захлебывающийся голос: «Да нам его отдайте, мы его до кишок разорвем, еще веревку на него тратить!»
— Кузьма Семенович не велел, — оборвал их ополченец. «Иди, иди, жидовня проклятая, — он подтолкнул Элияху.
— На кол его! — крикнул кто-то. «Чтобы помучился, как следует, кровопийца! Еще лекарем притворялся!»