"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Михайло Данилович, — она все стояла, сжимая в руке мушкет, — я же вам сказала, я не могу…
Волк достал кинжал, и, примерившись, вспорол медведю брюхо. «Я с оружием, — терпеливо ответил он, — ничего со мной не случится, тем более, уже светает. Какие тут еще и остались медведи — так они, Марья Петровна, уже, наверное, в Гренландию бегут, от греха, подальше».
Мэри не выдержала и хихикнула.
— Я не про это, — справившись со смехом, продолжила женщина.
Волк поднявшись, быстро поцеловав ее, ворчливо сказал: «Мне это еще семь лет назад надо было сделать, Марья Петровна, ну да, впрочем, я наверстаю, вы не бойтесь».
— Но как же, — она сглотнула, и, вдруг подумала, глядя в его голубые, веселые глаза:
«Господи, мне же не пятнадцать лет, что это я краснею?»
— Вот так, — Волк еще раз поцеловал ее, и, полюбовавшись нежным румянцем на щеках, усмехнулся:
— Я же тебе говорил — возьмешь Марту, сядешь на корабль и поедешь со мной в Лондон. А потом — в Париж. А потом, — он, на мгновение, закрыв глаза, вдохнул запах пороха и свежего снега, — мы вернемся сюда, на реку Святого Лаврентия, в Квебек.
— Так что никого мы тут не бросим, я в Акадию еду как раз за тем, чтобы все это, — Волк прервался и обвел рукой белую пустыню, — было землей Англии. Ну, не сейчас, конечно, — он на мгновение, нежно, коснулся ее руки, — но когда-нибудь станет, я тебе обещаю.
Мэри помолчала и вдруг, откинув голову, улыбнувшись, сказала: «Тебе одному будет тяжело, да. Я знаю, как это — когда никого нет рядом. Ты хочешь, чтобы я тебе помогала?»
— Хочу, — согласился Волк. «Помогала, была бы со мной, любила меня и заботилась бы — до конца наших дней. Ну а я, — он еще раз поцеловал эти розовые, сладкие, холодные губы, — буду делать все, чтобы ты была счастлива, мадам, — он рассмеялся, — Мари. А теперь беги, и приводи сюда своих людей, как-никак тут фунтов пятьсот мяса, мы с тобой вдвоем не справимся».
— Хорошо, — она кивнула. Волк проводил глазами ее маленькую, легкую фигурку и улыбнулся:
— Семь лет назад, да. Ну, дурак я был, подумал тогда — может, не нравлюсь я ей, может, еще что-нибудь. Надо было не оставлять ее на попечение Федора Петровича, а брать и везти с собой в Копенгаген и дальше. Энни бы с отцом росла, Стивен — с матерью. А так — промедлил ты, и девочка бедная на его преподобие нарвалась. Вернется — я ей о маленьком Питере расскажу, ну, да поймет она, конечно, — Волк вырезал печень и, отбросив ее подальше, повернувшись, посмотрел на горизонт.
— Вроде нет бурана, — он стал снимать шкуру с медведя. «Закончу с этим, и пойду к тому, что на льду лежит. Мэри отлично стреляет, конечно, ну да она, — Волк почувствовал, что улыбается, — вообще молодец, моя мадам Мари».
Констанца проснулась и, полежав немного, стиснув зубы, тихо сказала: «Николас!»
— Да, — пробормотал муж, уткнувшись ей в плечо.
— Николас, началось, — спокойно проговорила женщина. «Сходи к Мэри, она должна была уже вернуться. Надо воду согреть, я пока оденусь и похожу немного».
Констанца услышала завывание ветра снаружи и смешливо подумала: «Бедный Джордан.
Нет, чтобы родиться, когда солнце светило. В самый мороз появится».
— Тебе больно? — озабоченно спросил Николас, нагнувшись к ней, натягивая парку.
— Это естественная боль, — спокойно ответила Констанца, — ничего страшного в ней нет. Тем более, — она улыбнулась, — я уже рожала, во второй раз должно пройти быстрее. Дай мне тетрадь и карандаш, я немного поработаю.
— Может, не стоит, — он все мялся на пороге палатки.
— Николас, — Констанца вздохнула и погрызла кончик карандаша, — я не учу тебя навигации…
— Учишь, — рассмеялся он.
— И верно, — согласилась Констанца. «В общем, иди, не беспокойся, все будет хорошо».
Он украдкой перекрестил жену, — та только закатила темные глаза, — и, откинув полог, вышел в бесконечную, слепящую пелену снега.
В палатке у Мэри было тихо, и Николас позвал: «Есть кто-нибудь?». С возвышения, из шкур поднялась светловолосая голова, и Энни, отчего-то покраснев, спросила: «Дядя Николас, что такое? Констанца?»
— Началось, да, — он недоуменно оглядел палатку. «А где мама твоя?»
— Еще не вернулась с охоты, — Энни покраснела сильнее, и сказала: “Я сейчас приду, дядя Николас, вы не волнуйтесь, я маме с Мартой помогала, все знаю. И воды согрею».
— Ну, хорошо, — он вышел, и Энни, приподняв шкуру, шепнула: «Джон! А если бы это была мама? Все, — она подтолкнула юношу, — одевайся, сейчас мама и дядя Майкл наверняка появятся, надо будет им с добычей помогать».
Джон улыбнулся, и, поймав ее в объятья, ответил: «Ну, дай мне только до дома добраться, дорогая жена, до кровати — там уже нам ни медведи не помешают, и вообще — никто другой».
— Иди, иди, — Энни быстро, крепко поцеловала его и стала натягивать штаны из оленьей шкуры. Едва Джон выскользнул наружу, как девушка услышала голос матери: «А что это ты тут делаешь?».
— Приходил узнать, пойдет ли Энни сегодня на рыбалку — раздался бодрый голос Джона. «Как охота ваша?».
— Зубы мне не заговаривай, — ворчливо отозвалась Мэри, и добавила: «Какая рыбалка — в пяти футах ничего не видно. Двух медведей убили, иди, мужчины там ждут уже, надо сейчас мясо в кладовые перенести».
Энни мгновенно расправила шкуры на возвышении. Когда мать вошла в палатку, девушка уже надевала сапоги.
— Ну-ну, — хмыкнула Мэри, оглядев дочь. «А ты куда собралась?»
— Дядя Николас приходил, сказал, что у Констанцы началось, — Энни взглянула на мать и удивленно спросила: «Мамочка, а почему ты покраснела?».
— Мороз на улице, почему еще, — недоуменно ответила Мэри. «Хорошо, я закончу с медведями и сменю тебя».
Она вышла, и Энни, облегченно вздохнув, шепнула: «Ну, кажется, ничего не заметила».