"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Потому, дорогая моя, — Марфа взглянула на неожиданное яркое, голубое, осеннее небо в распахнутых ставнях, — что родители твои тут до весны, дешевле будет в городе комнаты снять, чем здесь оставаться. А дороги сюда — пять миль, рядом совсем.
— Бабушка, — Степа прищурился и потянувшись за хлебным мякишем, стал что-то стирать, — а вы нас в Антверпен отвезете?
— Тебя — в Антверпен, а сестру твою — в Амстердам, обратно к дону Исааку и донье Хане, — Марфа увидела, как покраснела девочка и незаметно ей подмигнула. «А весной, как отец ваш работы по замку закончит — и встретитесь».
— Все, — разрешил Степа, — вставайте, бабушка. Он повел носом и спросил: «А что на обед, Марья? Рыба, что ли?
— Матушку щуку сделала, как пани Мирьям ее учила, — ответила сестра и добавила: «Тут такой и не пробовали никогда, хотя хозяин сказал, что во Франции есть эти…, - девочка наморщила лоб.
— Quenel es de brochet, — помогла Марфа, вставая. «Ну, — она улыбнулась, — пойдемте».
Посмотрев вслед внуку, что легко сбежал вниз, в трактир, она повернулась к Марье и сказала: «Видела я жениха твоего, такого и шесть лет подождать можно».
— Я, может, и не выйду за него замуж, — Марья вскинула голову. «Точно Изабелла, — вдруг подумала женщина. «Только глаза синие, а так — она похожа на нее, очень».
— Ну и сглупишь, — подытожила женщина и увидела, как Марья широко улыбается.
— Словно, как в подмосковной, — Федор, на мгновение остановился, и почувствовал запах леса — свежий, чуть горьковатый. Он взглянул на вечернее небо, проследив глазами за стаей птиц, что плыла в нем, — высоко, так что их почти не было видно, — и повернулся к матери.
Она шла рядом, сухая, чуть прихваченная холодом трава, едва слышно шуршала под ее ногами. Подол бархатного, цвета старой меди платья, волочился по земле.
— Комнаты хорошие сняли, — Федор все не смотрел ей в глаза. «И со строителями я договорился, той неделей начинаем. Внутри тоже все починим, так что к весне замок будет — как новый».
Мать застегнула серебряную пуговицу на воротнике собольей, короткой шубы и ответила:
«Ты ведь не о сем со мной хотел поговорить, Феденька».
Он тяжело вздохнул, и, оглянувшись, присел на камень, сжав огромные руки, опустив голову.
«Покраснел-то как, — подумала Марфа. «Да, впрочем, так всегда было — он мне никогда врать не умел. Остальным — сколько угодно, а мне нет. И Пете тоже. И Федору Савельевичу. Ну, значит, мне все и выслушать остается. Ах, Федя, Федя».
— Матушка, — вдруг спросил Федор, — а икону вам отдать, ну, показывал я вам — руки Федора Савельевича? Она ведь меня тогда, на Москве спасла, когда ранен я был. Вы спасли, — сын, наконец, посмотрел на нее, и Марфа увидела слезы в его глазах.
— Да нет, Феденька, — вздохнула она, — пусть у тебя остается. А кинжал мой — у Марьи твоей, в хорошие руки попал, — темно-розовые, в мелких морщинках губы чуть улыбнулись и она повторила: «Ты, Феденька, скажи мне — что гложет тебя? Я ведь пойму, — она наклонилась и легко, нежно поцеловала его в лоб.
Мужчина вздохнул, и, глядя куда-то в сторону, на золотые, рыжие склоны холмов, на огненный закат, что висел над ними — начал говорить.
Марфа слушала, засунув руки в карманы шубки, а потом сказала: «Молодец ты, Феденька.
Мальчику двадцати одного года сие поручил. А если голову вашему Петру снесут за это, и Марье его — тако же? Ты об этом подумал?».
— Не снесут, — упрямо ответил сын и подышал на руки. «Я Петру все рассказал, матушка, он справится».
— Справится, — передразнила его Марфа, и, вздохнув, буркнув себе что-то под нос, спросила:
«А Лиза что говорит?».
Сын жарко, мгновенно покраснел.
— Что? — угрожающе спросила Марфа. «Твоя жена, венчанная, плоть от плоти твоей, — и ты до сих пор ей сказать не удосужился, что дитя на стороне нагулял? Молчи, — она подняла ладонь, — знаю, что ты думаешь, Лиза, мол, и сама…, Так твой отчим Изабеллу любил более жизни своей, а ты… — Марфа поморщилась, — скотства своего сдержать не мог, так что ты себя с Петром Михайловичем не равняй, Феденька».
— Она меня спасла, — упрямо пробормотал Федор. «Ну, пани Марина…, Не мог же я…»
— Отблагодарил, — Марфа уперла руки в бока. «Так отблагодарил, что бедная баба с дитем на руках осталась, и за сим дитем половина войска московского гоняется. А кабы не Петр ваш? — ядовито поинтересовалась Марфа. «Кабы сын твой тебя, отца, в блуд твой носом не ткнул, так ты бы, Феденька, что — позволил бы ребенка на виселицу отправить? Откуда в тебе сие? — мать вздохнула и добавила: «Ну, Ивана твоего я привезу, сама на Москву отправлюсь, а Лизе ты скажи — сегодня же».
Он поворошил ногой палые, влажные листья и подумал: «Все надо говорить, без утайки.
Иначе не стоит».
— Это еще не все, матушка, — Федор стиснул зубы. «Вы дальше послушайте».
Он говорил, смотря куда-то вниз, и только потом, услышав слабый стон, испуганно взглянул на мать. Марфа стояла, держась кончиками тонких пальцев за виски.
— Господи, — вздохнула она, присаживаясь на замшелое бревно, — Федя, ну что ты за человек такой? Откуда в тебе блядство сие, ведь не тому тебя отчим учил, не тому — Федор Савельевич покойный.
— Федор Савельевич и сам — не зря икону-то нарисовал, — зло пробормотал Федор, опустившись рядом, и схватился за щеку. «Какая у нее рука тяжелая, — подумал мужчина.
— Язык свой поганый прикуси, блудник, — жестко сказала мать. «Не судьба была нам с Федором Савельевичем повенчаться, вот и все. Я вдова был, он — мужик холостой, не тебе, прелюбодею, судить-то нас. А ты, — Марфа скривилась, — будто и не сын мне, мерзко и смотреть на тебя. Ты перед Лизой теперь всю жизнь должен на коленях стоять, понял? И чтобы даже не смел куда-то еще, смотреть, ну да я послежу за этим, — она презрительно посмотрела на сына и добавила: «И сие ей тоже расскажи, про блуд твой с Годунова дочерью».