"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Его рука скользнула от маленькой груди вниз, и дальше в жаркое распаленное лоно.
Она застонала.
— Нравится? — Стараясь не терять головы, пробормотал Ермак. — Ты не гляди, что я сейчас тебя берегу, это заради того, что не венчаны мы пока, невместно тебя с дитем оставлять, вдруг случится со мной что. А повенчаемся, дак ты сразу понесешь, поняла?
Она, не открывая глаз, кивнула, ее приоткрытые губы пьянили атамана сильнее любого хмеля.
— Видишь, как, — он обстоятельно укладывал ее на лавку. — Я дружине своей завсегда говорю, у кого бабы и детки дома, те дома
Он провел губами по ее ноге, — от маленьких пальчиков до круглого колена, и выше. — Ровно жемчуг у тебя тут, — Ермак жадно вдыхал ее запах. — Жемчуг и мед.
Ермак проснулся от яркого солнечного цвета и гомона птиц. Марфы рядом не было, смятый сарафан, что лежал на полу, пах лесными травами. Он приподнялся на лавке и увидел, что она сидит за столом, к нему вполоборота, и кормит ребенка. Теплый свет играл в бронзовых косах, рубашка сползла с нежного, белее белого, плеча, ребенок приник темной головкой к ее груди.
Атаман подошел неслышно, обнял ее и шепнул: «Будущим летом мне дитя принесешь».
Она, чуть повернув голову, прикоснулась губами к его руке.
— Вот, смотри, еда тут — Марфа убрала грязную посуду и уложила остатки еды в его суму.
— Путь до гор неблизкий, проголодаешься, пока доберетесь. Ну, иди с Богом.
— Гонишь меня? — он усмехнулся в бороду, посадил Марфу к себе на колени.
— Ты ж сам говорил, что тебе надо.
— Надо. — Он с сожалением вздохнул. — А ты меня жди, вернусь, под венец пойдем.
Гнедой умчался в сторону голубых гор. Проводив его взглядом, Марфа вздохнула, подхватила дочь на руки, поцеловала мягкую щечку. — Пойдем в церковь. Окрестим тебя.
— Значит, раб божий Петр, — записал священник. — Помянем, как положено. — А что ж, у тебя дитя некрещеное все это время было? Больше года ведь уже.
— Дак в лесах, — повинилась Марфа, опустив голову, — где крестить? А сейчас муж у меня преставился, упокой Господи душу его, — она перекрестилась, — одной с дитем в лесу страшно, вот я и вернулась в Чердынь.
— Другого мужа тебе надо, — сердито пробормотал батюшка, смерив ее взглядом с головы до ног. — Ты сама дите еще, да еще и с приплодом, куда тебе одной. Над тобой молитву очистительную не читали, конечно? Хотя ясное дело, в лесах не почитаешь. Ладно, пошли в храм. — Пропустив Марфу вперед и глядя ей в спину, он подумал, что такая долго одна не засидится, уж больно хороша, невместно и смотреть-то.
В восприемники взяли дьякона и старушку вдову, что пекла просфоры.
Марфа слушала скороговорку батюшки, и вдруг усмехнулась про себя — ее-то саму крестил митрополит Московский, в Успенском соборе Кремля, под звон колоколов, в золотой, изукрашенной самоцветами купели, и восприемником ее был государь Иван Васильевич.
Мать рассказывала, что в честь крещения неделю подряд раздавали богатую милостыню по всем московским церквям и монастырям, а в городской усадьбе Вельяминовых перегородили Воздвиженку для конных и пеших — полтысячи приглашенных на празднество не могли все одновременно усесться в трапезной, и столы вынесли на улицу.
Рядом с ее ногой пробежала мышь. Марфа посмотрела на помятую, погнутую купель, на паутину в углах церкви.
— Заснула, что ли? Звать дитя как?
— Феодосия.
— Крещается раба Божия Феодосия во имя Отца, аминь.
Девочка, почувствовав воду, не заплакала, а весело засмеялась.
Отряды встретились на полдороге к перевалу.
— Все тут путем у вас? — спросил атаман, спешившись. — Толмача взяли?
— Да нет, — Петя помрачнел. — Говорят, как Вассиан преставился, никто больше к остякам и не ездил, боятся монахи, что не справятся, а еще и дорога опасная, незнакомая. Не отпустил никого настоятель.
Ермак потянулся.
— И без них поговорим, у нас полсотни клинков, как все зараз заговорят, и толмач не понадобится.
— А ежели мирные они? — Петя, поворачивая над костром ощипанную птицу. — Что ж сразу мечами-то махать?
— В Чердыни говорят, уж два года как не видели их, раньше они торговать приходили, а теперь затаились. Не нравится мне это, неспроста, чую.
— Думаешь, правы Строгановы, что с татарами остяки соединились?
Атаман вытащил фляжку, — Мы ж по-серьезному еще и не совались за Большой Камень. Что при государе Иване Великом, что сейчас, так, только воду трогаем. А надобно в нее по горлышко заходить и плыть. Только для этого не полсотни клинков надобно, а поболе.
— Как на Чусовую пойдем, так надо еще народ в дружину набрать. — Петя разрезал птицу кинжалом. — Следующей весной двинемся?
— Как реки вскроются, так и двинемся. Я к той поре повенчаюсь уже, — довольно ухмыльнулся Ермак.
— То-то я смотрю, ты из Чердыни приехал, ровно кот, сметаны отведавший.
— А и верно, сметаны, — немного сконфузился атаман. — Бабу нашел добрую, Петр.
Сотник присвистнул.
— Шустрый ты, Ермак Тимофеевич.
— Дак там такая баба, что не зевать надо, а то уведут. Красавица каких поискать, хозяйка что надо. Совсем молодка, двадцати нет, с дитем, правда, а муж ейный преставился тем годом. Как я ее встретил — не поверишь. Наши же дружиннички снасильничать ее хотели, паскуды. Я их выгнал к бесам, а остальным велел честных девок да женок не сметь трогать, а то какая ж слава тогда о нас пойдет? Так вот, еду и вижу — дите выползло на дорогу, рыдает, и бабий крик несется. А дальше все само как-то.
Петя помотал головой, будто отгоняя какое-то воспоминание.
— Пойду, гляну, что там впереди, тут такие склоны, лошадям бы ноги не переломать.
Он спустился к ручью, и сел, глядя на весело бегущую воду. Все эти два года Петю Воронцова грызла одна мысль — окажись он сейчас перед покойным Вельяминовым, не смог бы поднять глаз. «Что я за муж, коль жену не уберег?» — казнил он себя дни и ночи напролет. И каждый день ему вспоминался Степан, сидевший у камина в кабинете Клюге.
Пете было семнадцать, и он еще никогда не видел брата таким. Герр Мартин умер месяц назад, и Степан не успел прийти в Плимут к его похоронам. Вернувшись с кладбища, он постучался к брату: «Петька, разговор есть».