"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Следующей зимой он нанялся охранять купеческие обозы — Строгановы свою дружину держали при себе, а торговля в Соли Вычегодской была оживленной. Вся та зима слилась для него ровно в единый, долгий день — слепящий снег, полозья саней, топот конских копыт, дым и угар ямских изб, водка и кровь.
Тогда он научился сносить голову с плеч и одним взмахом клинка распарывать человека.
Той зимой ему не снились ни родители, ни сестра, одна только Марфа. Это были мучительные, не приносящие облегчения сны. Ночами он старался не думать о ней, и лежа в темноте, упрямо повторял про себя наизусть выученные в детстве строки Овидия, или вычислял в уме проценты, но когда наваливался сон, в нем неизменно присутствовала Марфа. Он просыпался весь в поту, тяжело дыша, и стискивал зубы, в ожидании, когда уйдет боль, сковывающая все тело.
Всадники направили коней вверх. В преддверии скорого дождя в небе кружили, хрипло перекликаясь, беркуты.
— Хлебушек, — Марфа отломила еще теплую горбушку и дала дочери. Малышка, чистенькая, распаренная после бани радостно потянула корочку в рот.
— Вкусно? А вот давай-ка молочка попьем, нам его козочка дала. — Марфа налила немного молока в деревянную ложку. Глаза ее на миг затуманились, вспомнилось давнее, из той, другой жизни.
— Сама! — боярышня вырвала у матери серебряную ложку и постучала ей по столу. — Я сама!
— Что за шум? — спросил вошедший в светлицу высокий, широкоплечий мужчина.
— Да вот, — усмехнулась Феодосия, — дочь наша сама кашу есть желает, выросла уже.
Марфа скосила на отца зеленый, хитрый глаз.
— Дай-ка ее сюда.
Марфа вдохнула запах конского пота, железа, сильный, мужской запах, и потерлось головой о большую отцовскую руку.
— Ну, показывай, как ты сама умеешь? — Федор подвинул ближе горшок с кашей. Марфа засунула в него ложку и осторожно понесла ее ко рту.
— Сама! — облизнувшись, сказала она. — Сама!
Феодосия рассмеялась, обняла мужа и дочь, так Марфа так и запомнила их — таких родных и счастливых, когда они были все вместе.
— Кура де? — дочь сонно тыкалась мордашкой матери в грудь.
— Кура спит уже, бай-бай, вечер на дворе. И ты спи.
— Пать…
Котик-котик, коток, Котик, серенький хвосток!
Прийди, котик, ночевать, Наше дитятко качать.
Ермак, прислонясь к крыльцу жадно слушал доносящийся до него нежный голос.
Убаюкав ребенка, Марфа уложила ребенка вышла на двор, ахнула: «Ермак Тимофеевич!»
— Нам завтра к Большому Камню отправляться, вот, заехал посмотреть, все ли ладно у тебя, — он отвел глаза.
— Да все хорошо, спаси тебя Господь. Уж и не знаю, как благодарить тебя за доброту твою.
На Чердынь опускался низкий, огненный закат. В воздухе метались стрижи, мычали коровы, с реки тянуло свежей водой.
— Ну, прощевай, Марфа Федоровна, к дружине мне ехать надо, — с сожалением сказал атаман, глядя в сторону.
— Дак может, Ермак Тимофеевич, хоть потрапезничаете? Что ж голодным отправляться?
— Спасибо, коль не шутишь, — облегченно улыбнулся атаман и зашел в горницу. Ребенок мирно спал в привешенной к очепу перевязи, легкий ветерок чуть колыхал занавеску, и вся изба, чистая, выскобленная, пахла сытостью и покоем.
— Хороши щи у тебя. — Ермак потянулся за хлебом. Марфа подвинула ему свежеиспеченный, еще теплый каравай.
— Дак как ты располагаешь, Марфа Федоровна, с дитятей так одна и куковать? Молода ты еще, сколько лет-то тебе? — атаман достал флягу, протянул. — Будешь?
— Я молока лучше, — она покачала головой. — А лет мне осьмнадцать скоро будет. — Марфа отпила из кружки и просто взглянула на Ермака. Того пробрала дрожь, никогда прежде не видел он таких глаз, вроде чистые и прозрачные, а приглядись, ровно чаруса на болоте, ступишь и пропадешь.
— Мужа тебе надо, — сорвалось вдруг с языка.
— Да я и сама знаю, даст Бог, найдется человек хороший, что с дитем меня возьмет.
Ермак представил, как сносит голову мечом этому хорошему человеку, чуть полегчало. Он поднялся из-за стола.
— Ну, благодарствую за хлеб, за соль. — Он посмотрел на хозяйку и в голове у него будто помутилось. Повалив лавку, атаман шагнул к Марфе. Веснушки у нее на щеках потемнели, она неуловимым движением сбросила с головы платок, тугие бронзовые косы упали за спину. Ермак взял ее за руку. — Ты подумай, Марфа Федоровна, может, не ждать тебе кого-то еще?
Она запунцовела, опустила глаза. Ермак притянул ее к себе, и прежде чем поцеловать, хрипло выговорил: «Я весь здесь, перед тобой».
Ее губы были горячи, ровно летнее солнце.
Широкая лавка отчаянно скрипела. — Дитя-то не разбудим? — задыхаясь от желания, прошептал Ермак. Марфа качнула головой.
— Она спит крепко, вот только… — она замялась.
— Только что? — Ермак прижался к теплому плечу.
Она подобрала сброшенный платок, прикусила его за угол. Он понял.
— Я тебя поберегу, — пообещал атаман. Она благодарно кивнула, глядя на него расширившимся, кошачьими — один зрачок, — глазами.
— Ты всех, что ли, венчаться зовешь? — Марфа, отдышавшись, опершись на локоть, озорно взглянула на Ермака.
— Кабацких девок нет, конечно, — он рассмеялся, привлек ее к себе. — Однако ж ты честна вдовица, а коли нас бес попутал…
— И какой бес! Поболе шести вершков будет, — Марфа провела рукой по его животу вниз и с хитринкой взглянула на вмиг покрасневшего Ермака.
— Бесстыжая ты баба, Марфа, — сконфуженно фыркнул тот. — Дак вот, надо грех наш венцом покрыть. Сейчас я за Большой Камень схожу, — он говорил, а сам покрывал ее всю поцелуями, не мог оторваться, — а ты меня жди. Вернусь, повенчаемся и отвезу вас в Соль Вычегодскую. Там у меня дом крепкий, хозяйство, Строгановы для своих людей денег не жалеют. Пора мне и осесть на одном месте, четвертый десяток уже, не век же мне бродяжить.