"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Петр Воронцов вдруг почувствовал, как холодеют пальцы. Он всегда был уверен, что Марфа рядом. Два года, горько подумал он и тут же заставил себя вспомнить тот лондонский разговор со Степаном, когда Петя был еще семнадцатилетним мальчишкой.
— Степ, а если бы у Беллы за эти три года дети народились? Ну, — он помялся, — от мужа ее.
— Ты, Петька, пока мал и не понимаешь. Коли ты любишь, так примешь ее хоть с десятком ребятишек, потому как все ее и твое тоже. А если не примешь, то не мужик ты, и нечего тебе рядом с ней делать.
— Мне все равно, — прошептал Петя, и направил коня в сторону стойбища.
— Да что они тянут? — Ермак нетерпеливо вглядывался в равнину. — Я ж велел знак подать. А-а! — махнул он рукой и обернулся к дружине.
Петя обернулся и увидел мчащихся коней.
— Нет, нет! — замахал он рукой, но было поздно.
Дружинники рассыпались по стойбищу, протыкая мечами покрышки чумов, выволакивая наружу плачущих женщин и детей.
— Тут бабы одни, — сказал Ермак, подъехав к Пете. — Вот же, — он выматерился, — увидели они отряд, и воинов увели. Не догнать их.
Петя спешился.
— Пойду гляну, может, они где в засаде затаились.
— Постерегись, сотник, — озабоченно бросил ему в спину Ермак.
Старуха сидела на пороге чума, скрестив ноги. Увидев Петю, усмехнулась, трудно подбирая слова, кивнула: «Живой…».
— Где она? — Петя достал кинжал.
Пусто смотрели темные глаза. «Умерла».
Петя опустился на колени и остервенело воткнул клинок в эту проклятую, пропитанную кровью и смертью, землю. Злорадная тень прошла по лицу старухи. «И твое дитя с ней».
Пете показалось, что он ослышался, и в этот миг старуха как-то странно, будто торжествующе, оскалилась, схватилась за горло, захрипела, повалилась на спину. Из горла торчала стрела.
— Совсем сдурел? Кто позволил? — рявкнул Петя на подошедшего дружинника. Тот непонимающе моргнул.
— Дак где еще стрелять научиться, как не здесь?
— Нечего здесь брать. — Петя подъехал к Ермаку. — Уходить надо.
Атаман похлопал по седельной сумке.
— Золотишко и камни у баб мало-мало нашли, как поискали. Немного, правда, но на первый раз хватит. Да и потом, сотник, дружина сюда долго добиралась, дай им потешиться.
Петя с отвращением застыл, глядя, как дружинники разоряют стойбище.
Давней ночью в Дербенте у него был в руке клинок и он сражался с равными себе — с воинами. А сейчас разгоряченные вооруженные мужики гонялись на лошадях за убегающими женщинами, самые быстрые успели схорониться в лесу, здесь остались матери с грудными детьми и бабы на сносях. Один всадник догнал девочку лет тринадцати и втащил ее в седло.
Девчонка отчаянно царапалась и кусалась, но, получив оплеуху, затихла.
— Атаман, — подъехал к ним дружинник, — может, с собой заберем? — Он кивнул на дрожащую от страха девчонку. — Я бы ее в женки взял.
— Ежели ты каждую бабу инородскую будешь в женки брать, у тебя их скоро с десяток будет, — усмехнулся Ермак. — Не последний поход это. Нечего ее через горы тащить, здесь пусть остается.
Парень сграбастал девчонку в охапку и потащил за чум. Рядом с чумом на земле заходился в крике младенец. Петя откинул полог, потормошил лежавшую без чувств остячку, сунул ей крохотное извивающееся тельце. Она с трудом поднялась, болезненно скривившись, и вдруг разрыдалась, отталкивая Петю. Потом быстрыми пальцами ощупала ребенка, приложила его к груди, зашептала на своем языке. Черная, покрытая кровью и грязью копна волос скрыла от Пети мать и дитя.
У него сжалось сердце. Марфы больше нет, нет и их ребенка.
Тогда у костра, уже засыпая, они лежали в обнимку и Марфа вдруг сказала: «А ведь теперь всегда так будет, да?»
— Конечно. Нас Бог соединил, кто нас разлучить может?
— А я бы, Петька, — Марфа прильнула к нему, и ему стало так тепло, как никогда еще в жизни не было, — я бы за тобой босиком на край света пошла.
Он целовал ее маленькие, жесткие от монастырской работы руки, и они долго молчали, просто слушая дыхание друг друга.
— Поехали, — сказал Ермак, увидев, как дружинники поджигают чумы. — Покуражились и будет.
Кони шли мимо умирающей, с разбитой головой, старухи, мимо собак, вылизывающих кровь с разрубленного лица обнаженной женщины, мимо детей, плачущих рядом с горящими трупами. Совсем молоденькая остячка на сносях, избитая в синеву, плюнула им вслед и что-то прокричала. Один из дружинников хлестнул ее кнутом по лицу, и она упала на землю.
Поднявшись наверх, Петр обернулся. Над лесом стояло зарево огня, стойбище застилал сизый, тяжелый дым. Ветер нес в лицо запах пепла и смерти. Конь коротко заржал, перебирая копытами, оставляя на серой каменной осыпи багровые следы, будто цветы распустились на склоне.
— Да что ж мы еле тащимся! — Ермак было пришпорил коня, но Петр резко схватил его поводья.
— Тут конь твой и сажени не проскачет, ноги переломает.
Ермак тяжело вздохнул.
— Невмоготу мне, хочется в Чердынь побыстрее, сам знаешь почему.
— Да ты влюбился, что ли?
Ермак приостановился, будто вслушиваясь в себя. Кивнул с радостным удивлением.
— По всему выходит, что так. Вот еду и думаю, как она там, голубка моя, все ли хорошо, дитя здорово ли? Вроде и не мое оно, а все одно беспокойно.
— Моя жена тоже красивая была. — Петя вдруг почувствовал, что не может больше нести в себе свое горе.
— Ты женат был? Не знал. — Атаман помрачнел.
— Я молодым повенчался, восемнадцати лет. Родами она преставилась, и дитя тоже, — Петя посмотрел на черные скалы, темный еловый лес на склонах гор и вздохнул. — Ну я и ушел на Низ, а потом сюда попал.
Атаман неловко потрепал его по плечу.
— Встретишь еще ту, что тебе по сердцу будет. Я вон до четвертого десятка дожил, думал, до конца дней буду срамными девками пробавляться, а пропал, как есть пропал. Увидишь ее, сразу поймешь почему.