"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Смотрите, — наставлял Петя Максимку и Никитку Строгановых, — когда мишень не шеволится, в нее любой дурак попадет. Чтобы научиться стрелять, надо зверя бить, али птицу.
— Или людей, — вставил одиннадцатилетний Максим.
— Хм, людей тоже. Однако же, Максимка, если решил в человека прицелиться, будь готов к тому, что тебе ответят.
— Дак безоружный не ответит, — рассмеялся девятилетний Никита.
Петр придержал коня, протянул мальчишке лук: «Стреляй».
— В кого? — побледнел тот.
— В меня, — усмехнулся Воронцов. — Я
Никита замотал головой: «Не буду».
— То-то же, а зачем тогда ерунду городите? Нет большего бесчестия для воина, чем на безоружного руку поднять.
Максим молчал и что-то сосредоточенно соображал, явно не зная, как задать вопрос.
Наконец решился.
— Петр Михайлыч, а говорят, когда вы через Большой Камень ходили, дак инородцу голову с плеч мечом снесли.
— То дело другое. — Петя помрачнел. — Ежели раненый человек, хоть враг, хоть друг мучается и смерти просит, приходится оружие поднимать. Дай бог, чтобы вам никогда сие делать не пришлось. Ладно, бегите, мечи берите свои, и быстро на конюшню, я там сейчас новых дружинников буду обучать.
— Петр Михайлович, — раздался негромкий женский голос. Петя вздрогнул от неожиданности, посветлел лицом.
— Спасибо, что с детьми нашими возитесь, мужья в разъездах по торговым делам, а нам, бабам, несподручно, что мы в оружии да конях понимаем.
— Дак Анна Никитична, мнеоно в радость только. Это взрослого учить тяжело, а дети быстро схватывают.
Косы ее туго стягивал платок, однако несколько светлых прядей выбились наружу. Она была выше — перед его глазами на нежной, будто сливочной, мочке уха покачивалась жемчужная сережка. Сережка чуть раскачивалась.
— Все равно спасибо, — чуть вздохнула она.
Петя коротко поклонился и пошел к конюшне, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не обернуться. Анна смотрела ему вслед.
Ермак нагнал их, когда Чердынь была уже верстах в десяти позади. Увидев его перекошенное лицо, Петя не говоря ни слова ободряюще коснулся рукой атаманова плеча.
Тот лишь подхлестнул коня и вырвался вперед.
На постой встали в большом торговом селе, с несколькими кабаками. Только после первой бутылки водки атаман сказал: «Спасибо, что в душу не стал лезть, не в себе я был, зарубить мог на месте. Сбежала она.
Петя вопросительно поднял бровь, наполнил стаканы по новой. Ермак отпил сразу половину.
— В избе никого, вокруг никто ничего не знает, была баба с дитем, и нет ее, ровно под землю провалилась. Правда, разузнал я, что на рассвете лодья груженая в Казань уходила, и вроде видели какую-то бабу на пристани. Найду я ее, Петр, найду.
Воронцов усмехнулся.
— Ежели от тебя сбежала, то ищи ветра в поле.
— Это ты меня не знаешь еще, — недобро сощурился Ермак. — Ежели я что решил, так оно и будет. Найду и повенчаюсь. Ну, что, — он опрокинул в себя остатки водки, — пошли, девок возьмем, потом махнемся.
Петя поморщился.
— Говорил же я, не люблю блядву.
— Ну, как знаешь, — вздохнул Ермак и вдруг витиевато, с перебором длинно, на одном дыхании выматерился. А потом сник. — Ох, Петруша, стояла бы она сейчас передо мной, места живого б на ней не оставил.
— Избил бы, что ли? — удивился Воронцов.
— Дурак, — коротко бросил атаман, поднимаясь из-за стола. — Да я скорее руку себе отрублю, чем на нее подыму. Целовал бы я ее всю, от кончика пальца до кончика косы, а потом встал бы на колени и не подымался более, холопом бы ее вечным был, до смерти моей.
Дверь шумно захлопнулась. Петя наложил засов, вернулся к столу. Посмотрел на бутылку, сел, уронив голову на руки, прошептал горько: «Ох, Марфуша, не отпускаешь ты меня. И не отпустишь, покуда живы мы.
— Так что, — Аникей Строганов посмотрел на карту, — будущей весной на Чусовую?
Ермак кивнул раздумчиво.
— Дружину мы к тому времени обучим, а вам надо тогда до зимы лодьи построить, чтоб, как реки вскроются в апреле, уже быть готовыми. Я людей туда зимой отправлю, нечего зазря грязь в марте месить.
— И вот еще что, — добавил Петя, — надо отобрать несколько человек и сразу карты делать. Мы вот на Большой Камень ходили, так если б не карта, то как слепые кутята бы тыкались. А мы еще и Сибири рисунок сделали, небольшой части, но и то хорошо.
— Вот сам бы и сделал карту, у тебя справно выходит, я видел, — проворчал Строганов. — И что тебя так на Белое море тянет? Нет там ничего, льды одни. Оставайся лучше здесь.
— Да будет тебе, Аникей Федорович, — Ермак стал сворачивать карту, — парень молодой, холостой, пусть его погуляет пока, людей посмотрит, как и что вокруг. А захочет, завсегда вернется, так?
— И то верно, ты, ежели что, Петр, возвращайся, место тебе всегда найдется. Ну, пошли за стол, сыны мои все разъехались, с вами отобедаю, все веселей будет.
Женщина в соседней горнице приложила ухо к стене, побледнела и перекрестилась. — Господи, пусть останется, пусть не уезжает!» Она посмотрела на темные глаза Богородицы в красном углу, упала на колени перед иконой: «Грешна я перед тобой, Матерь Божия, но ты ведь тоже баба, попроси сына своего за меня, пусть услышит молитву мою, хоть бы разок мне с ним повстречаться!
За обедом говорили о делах.
— Если с Чусовой все удачно выйдет, ближе к Большому Камню перебираться, — размышлял вслух Аникей. — Тут, конечно, место родовое, насиженное, однако для торговли лучше поближе к Сибири быть, раз такое дело.