"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Когда приеду в Лондон, куплю ящик белого бордо и напьюсь. Один, — громко сказал Воронцов-младший. — И Степана не позову, пусть пиво свое хлещет. Вот так.
Голос звучал бодро. Петя храбро улыбнулся сам себе, и, сжав зубами деревяшку, поднес кинжал к пламени свечи. Когда лезвие достаточно нагрелось, он мгновенным движением отрезал себе оба отмороженных, гноящихся пальца, и, успев приложить раскаленный кинжал к ране, потерял сознание.
Петя, насвистывая, спустился к заливу и посмотрел на лодью. Деревянные полозья были смазаны тюленьим жиром, парус — аккуратно скатан, дыра в днище — бережно заделана.
В памяти всплыл давешний разговор с Василием.
— Ну, с Божьей помощью и нашим умением до снега успели починить. В апреле ее на воде попробуем, ну и снимемся, ежели никто не придет сюда.
— Как идти к норвегам-то? — спросил Петя, собирая обломки дерева.
— А, — махнул рукой кормщик, — сначала, как солнце заходит, а потом — на юг. Матка [27] есть, с пути не собьемся.
27
Поморское название компаса.
Петя достал перевязанной левой рукой из кармана компас. На запад, значит, предстоит двигаться. Он размотал тряпки и посмотрел на то, что осталось от руки. Выглядело довольно уродливо, но заживало хорошо. Оставшиеся пальцы двигались, боли особой не было, и сама кисть выглядела здоровой.
Он поднял глаза и увидел на горизонте парус.
— Подходим к Бергену, — сказал капитан норвежского судна и не понял, заплакал или рассмеялся при этих словах человек, снятый ими с зимовки на Свальбарде. Хотя нет, такие не плачут. Когда у Лофотенских островов их нагнал жестокий шторм, он несколько часов удерживал искалеченной рукой канат, тем самым позволив капитану положить корабль в дрейф, не растеряв оснастки. — Пойдете с нами? Вы хороший моряк.
Человек отрицательно покачал головой.
— Благодарю вас, мне надо домой.
Петя спрыгнул на землю и раскинул руки, чувствуя тепло солнца на своем лице. Кричали чайки, в гавани ветер полоскал паруса кораблей, за его спиной красивым полукружием выстроились разноцветные дома Немецкой Верфи. Воронцов запоздало спохватился, что у него нет ничего, кроме меча и кинжала. А вот и неправда, есть голова на плечах, это главное, рассмеялся он про себя, выживем. Он еще раз взглянул на море, и нырнул в путаницу торговых улиц.
Глава конторы Ганзейского союза в Бергене недоверчиво посмотрел на бородатого синеглазого оборванца с рукой, обмотанной тряпками.
— Один процент в день, — сказал оборванец на безупречном немецком. — На два месяца. Я бы на вашем месте не сомневался.
Купец быстро посчитал в уме.
— Я бы тоже не сомневался, если бы у вас было хотя бы одно доказательство того, кто вы такой.
— Моя подпись, — вздохнул синеглазый, — стоит дорого. Я вам сейчас выдам именной вексель, или на предъявителя, как вам больше нравится, и через два месяца вы сможете получить по нему деньги там, где вам удобней — от Лондона до Флоренции. В Лондоне милости прошу в гости, я вас угощу таким вином, которое сюда не возят.
Торговец покраснел.
— Если бы у вас был залог…
— Я зимовал во льдах, — гневно ответил оборванец. — У меня остались кинжал и меч, но я скорее дам себе отрубить оставшиеся пальцы, — он поднял левую руку, — чем расстанусь с оружием, а больше у меня ничего сейчас нет.
— А если за эти два месяца с вами еще что-нибудь случится?
— Вам тем более выплатят деньги, — проситель вздохнул. — Не было еще такого, чтобы «Клюге и Кроу», — или их наследники, — не обеспечивали свои векселя.
— Возьмите-ка перо и бумагу, — попросил торговец.
— Проверять меня будете? — Оборванец потянул к себе чернильницу. Герр Мартин в конце жизни утратил остроту зрения, поэтому всю торговую переписку вел Петя. Ганзейские шифры он знал назубок.
— Ну как? — Ехидно поинтересовался синеглазый, дождавшись, пока купец закончит сверять написанное.
— Вы сказали пятьсот? — тот стал открывать кассу.
— Я сказал тысяча.
Осмотрев Петину левую руку, хирург недоверчиво присвистнул.
— Сами шили?
— Пришлось, — коротко ответил Петя, рассматривая разложенные на столе инструменты.
— Зажило хорошо, только шов уж очень грубый. Я мог бы поправить.
Когда он очнулся, кровь из обрубков уже не хлестала, а сочилась. Петя еще раз нагрел кинжал, — боль была такой, что перехватывало дыхание, — и снова приложил его к ране.
В этот раз он просто уронил голову на стол, и завыл, матерясь по-черному.
Отдышавшись, он взял иглу, прокалил ее на огне и стал шить.
— Только придется потерпеть, — сказал хирург, надевая фартук. — Опиума у меня нет, да я и против его применения. Как говорил Габриеле Фаллопио, [28] «слишком мало — и он бесполезен, слишком много — и он убивает».
— А если попробовать этот, как его, oleum dulci vitrioli [29] , про который писал Валериус Кордус [30] ?
— Экий вы образованный юноша. Парацельс применял эфир только на цыплятах. Хотите стать первым человеком, который испытает его на себе?
28
Габриеле Фаллопио (1523–1562) — итальянский врач и анатом.
29
Эфир
30
Валериус Кордус (1515–1544) — немецкий ботаник и фармацевт.
— Ну хоть спирт — то есть у вас? — мрачно спросил Петя.
Хирург до верху наполнил стакан прозрачной жидкостью. Воронцов выпил единым махом и положил левую руку на стол.
Кафедральный собор возвышался серой громадой колокольни. Воронцов подумал, что правильно поступил, не помянув Марфу на московской земле. Сколько он ни заходил в православные церкви в Соли Вычегодской, ни в одной из них он не чувствовал себя дома.
Только здесь, в привычной ему с детства простоте, он, наконец, смог помолиться за ее душу.