"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Это потом был суд, где предстоятели церкви, избегая смотреть ему в глаза, лишили его сана, это потом Федор Басманов, расталкивая молящихся, подошел к нему, и, ударив по лицу, сказал: «Ты больше не митрополит московский!», это потом вместо золоченого возка были дровни, разодранная, жалкая монашеская ряса, и вечное заключение здесь, на тверских болотах. Только вот когда его везли по Москве в ссылку, люди бросались под копыта коней, чтобы получить его благословение. Он до сих пор видел перед собой их лица.
«Владыко!», —
Только над одним человеком Филипп Колычев не простер руки. И не протяну до конца жизни моей, подумал он, окуная перо в чернила. В келью тихо постучали.
Царь смотрел на Василия Старицкого, ему вдруг вспомнилось давно забытое — тот, пес паршивый, был так же хорош, высокий, широкоплечий, синеглазый.
— Тот глаза лишился и сдох в канаве где-то, со злобой подумал Иван, а этого, коли не покорится, собаками затравлю.
— Так что же, Василий Владимирович, ты повтори, что я тебе сказал-то.
— Матвей Федорович Вельяминов опекуном над вотчинами нашими, — заученно проговорил юноша, не поднимая головы. — Из его рук смотреть, не сметь ему прекословить, во всем слушаться.
— Правильно, Вася, ты помни главное — родителей и братьев ты уже лишился, а коли что дурное задумаешь супротив Матвея Федоровича, сестрам твоим тоже не жить. Были княжны Старицкие — и нет их. Твоей бабка, княгиня Ефросинья, тоже преставилась. Дело это быстрое. Только, вот, Вася, разумею я сестер твоих другая смерть ждет, — рассмеялся царь.
— Ну а ты посмотришь на казнь ихнюю, как и положено. Сколько там Марье вашей годов минуло, десять?
— Мы во всем государевы слуги покорные, — почти неслышно проговорил Василий, по лицу его катились слезы.
Нет, подумал Иван, таких, как Степан Воронцов, хоша и враг он был, не делают больше.
Перевелись на Руси люди бесстрашные, дак оно и к лучшему. А то с ними, смелыми, одни хлопоты, взять хотя бы Федора Васильевича покойного.
— Отпусти меня, государь, на монашество, — попросил Василий. — Дай принять чин ангельский.
— Вместе примем, — ухмыльнулся Иван и несильно хлопнул двоюродного племянника по плечу. — Ты, Вася, слишком дорогое богатство, чтоб его под рясой прятать. Тако и сестры твои. Иди попроси Марфу Федоровну сюда их привести. Ну и сам возвращайся, ино я теперь тебя далеко никогда не отпущу, — государь оскалился в звериной усмешке.
— Владыко, — раздался тихий голос с порога.
Филипп повернулся, и даже не стал подыматься, много чести для этих двоих, хотя один был из семьи старой и честной. А все одно, с гнильцой яблоко, подумал Колычев.
Митрополит вдруг вспомнил охоту. Сам он принял сан поздно, почти тридцати лет, а до того был ближним боярином у великого князя Василия, отца нынешнего государя. Он бы и сейчас смог справиться с мечом или кинжалом, или затравить волка. Смотри, Филипп, горько усмехнулся он про себя, это на тебя сейчас гончих спустили, а бежать тебе некуда.
— Владыка святой, дай благословение царю идти в Великий Новгород, — произнес рыжебородый, тот, что стоял ближе.
Митрополит бросил на него проницательный взгляд.
— Делай, что хочешь, но дара Божиего не получают обманом. Передай царю, высок он на троне, но есть Всевышний Судия. Как царь перед ним предстанет?
Матвей Вельяминов вдруг вспомнил кремлевские палаты и звонкий юношеский голос:
«Думаешь, все позволено тебе, и нет над тобою суда человеческого али Божьего?»
— Марфа Федоровна, здрава будь.
Вельяминова низко поклонилась царю и пропустила вперед Старицких.
— Как здоровье, княжны? — Иван потрепал Машу Старицкую по щеке и остановился перед Ефимией. Та молча смотрела в пол огромными, как блюдца, заплаканными глазами.
— Как здоровье, али не слышала ты, Ефимья Владимировна? — резко спросил Иван.
— Вашими молитвами, государь, — прошептала та.
— А я прямо молюсь денно и нощно за здравие врагов престола. Ты что это в черном, ровно постриглась уже, а мне и не сказали?
— Отпусти на спасение меня в монастырь, государь. Дозволь инокиней стать.
— Была у вас бабка инокиня, рассказать, какую смерть она приняла? — недобро свел брови Иван и вдруг, как ни в чем не бывало, произнес: — А вот черное, тебе, Ефимия, скинуть придется, Под венцами брачными в оном не стоят.
Глаза княжны закатились, Марфа едва успела подхватить падающую без чувств девушку.
— Чернила не кровь, Матвей Федорович, оставь, — весело сказал Малюта Скуратов, глядя, как Матвей оттирает руки снегом. — А с печкой ты хорошо придумал. Угорел и угорел, кто разбираться будет.
— Поехали, — хмуро сказал Матвей, рассматривая большой палец, на котором набухла красная ссадина — след от шнурка, которым он только что задушил Филиппа Колычева, митрополита Московского и Всея Руси.
— А, Матвей Федорович, — широко улыбнулся царь Вельяминову. — Ну что, покончили с тем делом? Смотрю, боярин, ты писал что-то, пальцы у тебя в чернилах?
— Все сделали, как ты велел, а что до чернил, так уж вышло. — Матвей потер замерзшие руки и вдруг легко, свободно расхохотался.
— А у меня для тебя тоже хорошие вести, — царь распахнул дверь в трапезную. — Хватит тебе холостым гулять, боярин, просил ты у меня невесту тебе найти, дак я и нашел, молодую и с приданым богатым.
— Государь, — ахнула княжна Старицкая, — кровь братьев моих на руках его.
Иван подошел к Ефимии и наклонился к ней: «А твоя кровь, княжна, знаешь у него где будет?»