"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Ты что, хочешь ребенка скинуть?
— Упаси Боже, — перекрестилась та.
— Так что же ты брата моего до себя допускаешь? — Марфа гневно раздула ноздри. — Слава Богу, уехал он сейчас, опосля Успения только вернется, ты тогда, может, и дитя уж принесешь. Но и когда родишь — пока очистительную молитву над тобой не прочитают — ни-ни, поняла?
— Дак как отказать, — Ефимья горестно всхлипнула, — муж ведь. Да и красивый такой Матвей Федорович, а я… — она обвела рукой свой расплывшийся живот. — Как оттолкнуть его, ежели хочет он?
Марфа посмотрела на ее обгрызенные ногти, покачала головой.
— Не реви, дите не пугай. Ладно, уехал Матвей, и слава Богу, мы с тобой сейчас тут тихо родин дождемся. В мыльню нельзя тебе, я девок пригоню, руки-ноги тебе попарят и почистят.
— Да я сама, — попыталась воспротивиться Ефимья.
— Не дотянешься, с таким животом-то, дай-ка я тебя еще посмотрю, ложись на спину.
Через некоторое время Марфа наскоро распрощалась с Ефимией, стараясь, чтобы той не передалась ее озабоченность, и поспешила к себе в горницы. Заперевшись на ключ, она нашла среди материнских книг — пришлось немало побороться с Иваном, чтобы их отдали, — медицинский трактат, привезенный еще из Колывани, и углубилась в чтение.
В подвале Разбойного приказа стояла невыносимая жара. Матвей велел принести ведро колодезной воды.
— И побыстрее! А то, пока вы его притащите, мухи сонные, оно закипит уже.
Хранитель государственной печати и глава Посольского приказа думный дьяк Висковатов лежал без памяти на каменном полу. Вельяминов пошевелил его седую, окровавленную голову ногой, и удовлетворенно улыбнулся, заслышав слабый стон.
— Матвей Федорович, — озабоченно сказал палач, — не след его далее спрашивать, в боли он, ничего не ответит.
— Да что с ним канителиться! И так ясно, что он на содержании у этих новгородских сволочей был, от имени их с королем Сигизмундом сносился. Этого довольно, чтобы кожу с него живого содрать. Где вода? — Матвей зло пнул дьяка под ребра.
Втащили запотевшее ведро, и Вельяминов, сорвав с себя окровавленную рубашку, приказал: «Лей!».
— Ох, хорошо, — он потер мокрую голову руками и услышал слабый, будто шелест, голос дьяка: «Что же ты творишь, Матюша? Ведь я тебя дитем малым на руках держал».
— А помнишь, Иван Михайлович, что с моим батюшкой было? Так со всеми вами, еретиками, будет, в этом мое слово крепкое, можешь не сумлеваться. — Матвей, не оборачиваясь, протянул руку палачу. — Клещи дай. И рот ему подержи раскрытым.
— Не велели язык урезать… — робко подал голос палач.
— Да я не язык, — Матвей поморщился, услышав отчаянный, высокий крик Висковатого, и, разжав клещи, выбросил вырванный зуб.
— Ну, Иван Михайлович, еще парочку, — хищно оскалился Вельяминов. — А потом отдохнешь, обещаю.
— Что там Висковатов? — полюбопытствовал царь, глядя, как Вася Старицкий наливает Матвею вино.
— Признался. — Вельяминов сделал большой глоток и отставил кубок. После пыток ему всегда хотелось есть. Он придвинул к себе блюдо с икрой и стал жадно загребать ее ложкой.
— Не только, что Сигизмунду писал, но и что султана подговаривал взять Казань и Астрахань, а хана крымского звал через Оку перелезть и Москву опустошить.
— Вот подлая его душа! Ох, Матюша, если б Федор Васильевич себя не порешил и мачеху твою с собой не забрал, вот повисели бы они у меня на дыбе. Висковатый этот ведь тоже к батюшке твоему на еретические сборища хаживал.
Вельяминов виновато уставился в пол.
— Да ладно, будет тебе глаза прятать. Зато ты у меня слуга верный, заради тебя можно и забыть о предательстве родителя твоего. Что Ефимья? Не родила еще?
— К Успению должна, — Матвей принялся за осетра.
— Ну, зови на крестины, как и уговаривались. — Иван махнул рукой. — Васька, ты со стола-то убирай, чего отлыниваешь!
Над Кремлем повисла летняя ночь. Матвей отбросил шелковую простыню. Иван смерил его одобрительным взглядом.
— Венец у меня на свадьбе держать будешь? Как никак сестра твоя единственная.
— То честь для меня, государь. — Матвей Вельяминов медленно провел губами по царской руке. — А что с Федосьей делать? Надо бы отродье воронцовское в монастырь запереть.
— Это сестра тебе, Матюша, сказала, что дочь у нее от Воронцова? А ты и поверил?
— Марфа сказала, точно так. А от кого ж еще? — удивился Матвей.
— Да ты племянницу-то видел свою? — разулыбался Иван.
— Кажный божий день, как в тверскую вотчину ее не отправили, — скривился Матвей. — У меня девка эта поперек горла стоит, в ней нравности поболе, чем в мамаше ее.
— Слепой ты, что ли? — от души расхохотался царь. — Там Петька Воронцов и рядом не стоял.
— Как это? — вытаращился Вельяминов.
— Да ты в лицо ее вглядись, у Воронцовых отродясь татарских кровей не было, чистые они, а у твоего батюшки тем паче. Мачеха твоя, та вообще северная, предок ее князю Александру Ярославичу служил, там татар не бывало. Откуда у Федосьи вашей Петровны глаза раскосые, а?
— Вот же блядь сестрица моя, нагуляла ублюдка и на Петьку свалила.
— Покойнику все равно, — Иван усмехнулся, — с того света чай не заявится.
— Тем более надо ее в монастырь, чего ради татарву при себе держать, у царицы московской ублюдков быть не может.
Иван с жалостью посмотрел на любовника.
— Вроде умный ты мужик, а материнская порода нет-нет, да и вылезет. Ты ж сам по Аграфене-покойнице не без татарской крови, забыл? Отсюда и горячность твоя. Батюшка твой думал долго, а уж потом делал. А ты как дитя неразумное, право слово. Сестра твоя, хоть и не по нраву тебе это, зело умнее тебя. Все она мне про дитя свое рассказала, еще давно. Да у родителя твоего и не могла иная дочь народиться, даром что он, что жена его, ох, и умны были!