"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Сколько ж лет-то ей, с жалостью подумала Вельяминова, глядя в изрезанное морщинами лицо травницы.
— Корова мычала, — чуть слышно сказала Ефросинья Михайловна.
— Подоила я, — шепнула Марфа.
— Со двора, выведи… потом. Знала я, — Ефросинья поморщилась и вдруг стала задыхаться. Марфа, осторожно приподняла невесомую, будто ребенок, старуху, посадила ее. — Что ты придешь, знала, — отдышавшись, сказала та.
Марфа вдруг положила ей голову на колени и разрыдалась.
— Нельзя тебе плакать, — хрипло выговорила новгородка. —
— Дак не камень я, — измученно шепнула Марфа.
Ефросинья погладила ее по щеке.
— Хочешь, чтобы ты, и дети твои жили — станешь.
— Дети? — подняла голову девушка.
Травница попыталась слабо улыбнуться и вдруг забилась в судороге, закатив глаза.
— Дед…твой, — только и успела разобрать Марфа. Как ни пыталась она привести Ефросинью в чувство, все было тщетно.
Белую кобылу вели под уздцы шагом. На мосту через Волхов государевы люди сбрасывали в реку трупы. Телеги со скрипом ползли с Торгового конца, и с запада — от Детинца. Лед на Волхове был ярко-алым.
Архиепископ вспомнил покойного Никиту Григорьевича Судакова. За месяц до кончины своей тот принес деньги для раздачи нищей братии, и, глядя серыми, прозрачными глазами на Пимена, сказал: «Конец нашим вольностям скоро настанет, владыко. Не стерпит Москва свободы новгородской».
Тогда Пимен только посмеялся, а теперь, глядя на разоренный, умолкнувший город, на дымы пожарищ, он понял, что Судаков был прав. Он почувствовал, как стрелец колет его копьем в спину, и встряхнул бубном.
— Замерз я сегодня что-то, — сказал Иван, садясь за стол. — Ну ничего, с Новгородом мы покончили, а завтра и повенчаем вас, благо мясоед на дворе. — Посмотрев на заплаканную княжну, он нахмурился. — Ты нюни не распускай, Ефимия, вон весь стол слезами залила.
Матвея за обедом не было, он трапезничал с людьми государевыми в нижних палатах — невместно видеться жениху и невесте перед венчанием. Марфа незаметно погладила Ефимию по руке, та, всхлипнув, судорожно вцепилась в ее пальцы.
Вечером Вельяминова постучалась в горницу, куда определелили сестер Старицких и вдруг пошатнулась. Это была девичья светелка Феодосии Судаковой. Боль в сердце стала невыносимой.
— Пойдем в мыльню, — сказала она, глядя на стоящую на коленях перед иконами девушку.
Окатив Старицкую чистой колодезной водой, Марфа дала ей льняную рубашку и стала расчесывать русые волосы.
— Боюсь я, — прошептала княжна.
Марфа поцеловала ее в прохладный висок.
— Княгиня Авдотья, матушка твоя, упокой Господи душу ее, говорила тебе что-нибудь?
Старицкая помотала головой.
— Я почти уже послушница была, как раз этой зимой должна была в монастырь уехать.
Вельяминова вздохнула. «Ну, слушай тогда».
Голова Ефимии опускалась все ниже и в конце она еле слышно пробормотала: «Не смогу я, Марфа Федоровна.».
— Сможешь, — твердо сказала боярыня, встряхивая девушку за плечи. — Ты теперь Вельяминова.
— Венчается раб Божий Матвей рабе Божией Ефимии, во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Аминь.
— Аминь, — отозвались эхом стоящие в притворах люди государевы, все как один в черных кафтанах, ровно монахи. Царь улыбнулся краешком рта, глядя на довольное лицо своего фаворита.
Ефимия Старицкая, еле держась на ногах, потянулась к иконе Божьей Матери.
— Венчается раба Божия Ефимия рабу Божиему Матвею, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
Рука Васи Старицкого, державшего венец над головой сестры, дрогнула, из глаз текли слезы.
Заради венчания трупы от стен Святой Софии убрали, но все еще лежали на площади окровавленные горы снега. Над Детинцем вились вороны, и, когда царь с боярами вышел из собора, небо было черно от этой горластой, хлопающей крыльями тучей.
— Сейчас попируем и дальше отправимся. Ты уж прости, Матвей Федорович, что придется тебе от молодой жены уезжать, однако у нас еще Псков впереди, — недвусмысленно обозначил план действий царь.
— Государь, я твой слуга верный, — поклонился Матвей, — сначала ты для меня, а уж потом остальное все.
— Правильно говоришь, — одобрительно сказал Иван Васильевич. — А за Ефимию свою не беспокойся. Марфа Федоровна с нами в Псков не поедет, возьмет княжон и отправится с ними на Москву. Григорий Лукьянович ее проводит, стрельцов дадим, с честью доберутся и без опасности.
Настал черед Марфы отвесить поклон царю.
— Не оставляешь ты нас заботой, великий государь, как благодарить тебя?
Иван приблизил губы к ее уху: «Сыновей мне здоровых родить, вот как». От царя пахло кровью, сладковатый, резкий запах, от которого у Марфы закружилась голова.
— Как скажешь, государь, — неслышно ответила она.
Иван шумно выдохнул.
— Сейчас страну на колени поставлю, а потом тобой займусь, — пообещал многозначительно. Они стояли совсем рядом. Вельяминова, не поднимая головы, кивнула:
«Слуги мы ваши покорные, Иван Васильевич».
— Если б все такими были, — вздохнул Иван. — Даже батюшка ваш, и тот предал доверие мое, а нету более таких, как Федор Вельяминов. — Он поднял голову, прищурившись, и вдруг сказал: «Ручница есть у кого?». На кресте Святой Софии сидел белоснежный голубь.
Марфа перекрестилась: «Хоть бы не попал».
Раздался выстрел, но голубь, даже не шелохнувшись, продолжал прижиматься к кресту.
— Ну, Матвей Федорович, сам Господь тебе знак послал, угодно ему венчание твое.
Вельяминова взяла невестку за ледяную безвольную руку. «Держись, недолго осталось».
Светлые ресницы Ефимии дрогнули, на них повисла одинокая слеза.
— Ты помни, что я говорила тебе вчера, — проговорила Марфа, чуть отстав от толпы. — Коли понесешь быстро, Матвею оно на руку, а коли сына родишь, он тогда помягче станет. И ни в чем ему не отказывай. Что бы ни захотел.