"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Ефросинья еле успела подхватить сползающую на пол Палецкую.
— Ну и бабы нынче пошли! Очнись, Уля! — Она похлопала молодую женщину по щекам, не до церемоний сейчас. Та не сразу открыла серые глаза, а открыв — разрыдалась.
— Ты этого хочешь? — сурово спросила Ефросинья. — В луже кровавой корчиться, и чтобы шваль всякая над тобой измывалась? Я свое отжила, мне не страшно, мою честь, честь Гедиминовичей, не запятнать, что со мной ни делай, а ты молодая, в позоре тебе умирать не пристало.
— Руки на себя наложу, — пообещала Ульяна.
— Дак это, девонька, еще успеть надо, — вздохнула Старицкая. — Вон Федосье Вельяминовой покойной повезло с мужем, не дал ее бесчестить, своей рукой порешил. А тебе кто поможет?
— Справлюсь, — упрямо сжала губы Палецкая. — Да и может, забудут о нас, где мы и где Москва?
— Хорошо б, коли так, но не больно верится. Ладно, — вздохнула Ефросинья. — Пойдем, инокиня, помолимся за души невинно убиенных, даруй им, Господи, вечный покой.
Холодом тянуло от Шексны. Матвей Вельяминов проснулся, поплотнее закутался в соболье одеяло, нашарил на полу флягу, залпом опрокинул в себя плескавшиеся на дне остатки.
Затылок ломило от боли, немилосердно опоясавшей всю голову.
Он держал за плечи рыдающего, рвавшегося к матери мальчика. Авдотья Старицкая, которую Матвей знал с детства, протянула ему грудного Ваню. «Ты бы хоть сыновей моих увел отсюда, Матвей Федорович, невместно им на бесчестие матери смотреть».
Младенец проснулся и заплакал.
Матвей плеснул в лицо водой и стал одеваться. На палубе было совсем зябко, пришлось напрячь голос. «Заснули там, что ли! Выпить принесите!»
Он отхлебнул водки, даже не ощутив ее вкуса, и посмотрел на едва виднеющиеся рассветной дымке купола Горицкого монастыря. Ладья разворачивалась, кони на палубе вдруг испуганно заржали и Матвей, покачнувшись, схватился за деревянный борт — капли воды на нем были будто слезы.
Он вытолкал Юрия Старицкого из подвала, еле удерживая другой рукой его брата, и, уже на пороге услышал вкрадчивый голос Григория Бельского: «Добр ты, как я посмотрю, Матвей Федорович». Он обернулся и увидел, как Авдотья Старицкая медленно, будто во сне, расстегивает опашень. «Матушка!» — отчаянно крикнул старший ребенок, и тяжелая дверь со скрипом закрылась.
Той ночью он, уже не сознавая, что делает, пришел к Марфе. Ее дверь была закрыта на засов. Матвей взмолился: «Прошу тебя, на коленях прошу впусти!»
Она стояла у входа в опочивальню, ровно ангел божий, со свечой. Матвей пьяно, тяжело выдавил: «Просто послушай меня».
— А что я все это время делаю?
Вельяминов схватил ее руку, будто в посиках защиты, прижался к ней губами. Марфу передернуло. «Не тронь!»
Он уже вторую неделю пытался смыть с рук кровь детей, все время казалось, что под ногтями еще остались следы.
Юрий бросился к матери, пытаясь заслонить ее от них. Старицкая положила руку на русую голову сына. «Ты не смотри, сыночек, дай, я тебя обниму». Потом в подвале стало очень тихо, и Матвей услышал плач Вани, которого умирающая Авдотья выпустила из объятий. Он выстрелил младенцу в затылок.
Матвей прижал руки к голове, которую будто раскалывали на части, и глубоко вздохнул. — Пошли, — сказал он, обернувшись, отряду — нечего тут цацкаться, хоть и бабы это, а все равно враги государевы.
Княгиня Старицкая смерила его презрительным взглядом с ного до головы. «Отца своего, да хранит Господь его душу, ты на смерть обрек, Матвей, а теперь в храм Божий пришел? Мало вы землю русскую кровью залили, теперь еще и церкви в ней омыть хотите?
Он подался вперед, старуха была выше его, — и хлестнул ее по щеке. Старицкая даже не покачнулась, сказала глядя на него сверху вниз: «Проклят ты, Матвей, еще с тех пор, как девицу невинную на поругание отдал и семью честную разорил. Проклят, и нет и не будет тебе прощения».
Она не просила пощады даже тогда, когда с нее сорвали иноческое облачение. Матвей зло схватил ее за седые патлы. «Молись, княгиня, молись крепче, недолго тебе осталось».
В келью втолкнули Ульяну Палецкую. Матвей сморгнул очумело. У нее были такие же серые, огромные глаза, такие же льняные, выбивавшиеся из-под порванного апостольника, волосы.
При виде окровавленного лицо Старицкой, она разрыдалась в голос.
Вот такой он и ее хотел видеть — не гордячкой, с прямой спиной, с презрением в глазах, а униженной, рыдающей, ползающей перед ним на коленях. Проклятый отец лишил его последнего удовольствия — увидеть эту новгородскую тварь там, где ей и было место — распростертой в грязи. И дочь вся в нее, сначала Матвей надеялся, что она будет плакать и отталкивать его. Но нет. Она делала все, что он велел, молча, с сухими глазами и кривоватой усмешкой, ровно в жилах ее текла не кровь, ровно и не было у нее слез, один камень и сталь, один вечный, пронизывающий холод ненависти.
Он изучающе посмотрел на Ульяну, Старая княгиня процедила ей негромко: «Не вздумай унижаться перед ним, он и плевка, и того недостоин. Но плюнуть можно». Матвей с размаха хлестнул старуху плетью по лицу. Ульяна вскрикнула, упала на колени, обхватила его за ноги: «Не-е-ет! Хоть ее пощадите! Со мной что хотите, то и делайте, но старость ее не оскверняйте!»
— Не оскверним, — пообещал Матвей и выволок Палецкую за волосы из кельи.
Он встал, тяжело дыша, и улыбнулся сам себе. Теперь все хорошо. Марфа ему больше не нужна. Пусть садится на московский трон, пусть приносит царю наследников, пусть воронцовское отродье пестует. Теперь и у него будут сыновья.
Матвей посмотрел на рыдающую женщину. «Что, Ульяна, давненько ты этого не пробовала?
Понравилось?». Она только мотала головой и молила: «Не надо! Пожалуйста, не надо!».
— Сама ж просила, — притворно удивился Матвей, — мол, со мной что хотите, то и делайте.
— Порывшись в сброшенной одежде, он достал кинжал.
— Вот этого ты точно еще не отведывала, а придется.
Наизмывавшись вдоволь над несчастной, царев полюбовник смог наконец смыть с рук детскую кровь.
Княгиня Старицкая стояла на пристани, поддерживая Ульяну.