"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Иду к врачу, — твердо сказал себе Степан. "Что в этом дурного? Но почему не к еврею? Любой из наших докторов счел бы за честь меня принять, и бесплатно. Да не увидит тебя никто — разозлился он. Потянув на себя тяжелую дверь, Степан вошел в прохладный, тихий зал.
В гулких коридорах было пусто. Он быстро, воровато постучал куда-то пониже искусно гравированной таблички: "Профессор Масканьи".
В кабинет приятно пахло травами и воском для паркета. Масканьи склонил седоволосую, изящную голову, и протянул руку: "Садитесь. Я вас видел в городе, синьор, да и мои ученики-евреи о вас говорили".
Степан, было, открыл рот. Врач тонко улыбнулся: "Без имен, синьор, без имен. Я знаю, что вы со Святой Земли приехали, вот и все. И больше ничего мне знать не надо".
Он встал и закрыл дверь кабинета на ключ: "Мой ученик, Иосиф Мендес де Кардозо тоже в Иерусалиме жил. Скоро приедет сюда, докторскую диссертацию защищать, в следующем году. Ну, — Масканьи присел на край стола и покачал ногой в красивой, с бронзовыми пряжками туфле, — что нас беспокоит, уважаемый синьор? Рассказывайте".
Степан опустил голову и начал говорить. Масканьи потянулся за шкатулкой розового дерева, и закурил. Он посмотрел на дрожащие пальцы мужчины и усмехнулся: "Я-то думал — сифилис. Когда мы научимся его лечить? Ртуть, конечно, хорошо помогает, но это, же яд".
Он прервал Степана и выпустил клуб ароматного дыма: "Вот что, милейший. Вы мне сейчас описываете поведение здорового мужчины в полном расцвете сил. Вам сколько лет, чуть за тридцать? — поинтересовался Масканьи.
— Тридцать три, — хмуро ответил Степан. "Я слышал, давно еще, в монастырях монахам давали какую-то траву…"
— Витекс священный, — отмахнулся Масканьи. "С тем же успехом можете пить чай — он подпер подбородок кулаком: "Вы поймите, синьор, не существует средств, которые могут убить природный инстинкт, которым обладает каждый мужчина. В большей или меньшей мере, — рассмеялся Масканьи. "У вас, синьор, судя по всему — в большей".
— Что касается вашей жены, — жаль, конечно, что она отказывается идти к врачу, — Масканьи поиграл пером. "Я не люблю прописывать препараты, не видя пациента, но, — врач повернулся и стал рыться в комоде китайского лака, — этот сбор как раз помогает, в таких случаях. Просто добавляйте к ее чаю. Она ничего не почувствует. На полгода вам хватит, а потом вам он больше не понадобится, — вы ее просто не узнаете.
Степан посмотрел на аккуратные, холщовые мешочки, на маленькие, медные весы: "А это не опасно?"
Масканьи поднял бровь и стал смешивать травы, осторожно касаясь их длинными пальцами. "Красный клевер лечит бесплодие, а эпимедиум — из Китая, и дамиана — из Нового Света, они, — профессор усмехнулся, — известны, как афродизиаки. Снадобье проверенное, не волнуйтесь, — Масканьи передал ему мешочек и погрыз перо. "Я вам дам записку, — наконец, сказал, профессор, — к одной даме, она живет в Местре. Она вам, — он помолчал, — поможет".
— Я не…, - было, начал Степан. Масканьи подул на чернила: "Я сам к ней хожу. Мы, медики, заботимся о своем здоровье. Вот цена за травы, а дама эта берет вот столько — он написал что-то на листке бумаги. Степан взглянул на цифры и вздохнул: "А ведь еще подарки покупать, Лее, Ханеле…, Книги я купить хотел, тут они дешевле. Ничего, это один раз. Один раз, и все. И мне станет легче, я знаю".
— Спасибо, — он забрал записку и выложил на стол золото.
Степан вышел из университета, и взглянул на часы, — было время послеполуденной молитвы. Он шел к гетто, не поднимая глаз, чувствуя, как покраснели его щеки. Только оказавшись напротив синагоги, на виа Сан-Мартино-и-Сольферино, Степан прислонился к стене какого-то здания за углом.
— Сказано же в Талмуде, — проговорил он тихо, — что делать, если над тобой взяло власть дурное начало. Тебе надо пойти туда, где люди не знают тебя. Надо одеться в черные одежды, и следовать желаниям твоего сердца. Так ты не осквернишь имя Господне. В Местре меня никто не знает, а что я задержусь там, на день, — тоже не страшно.
Он поправил кипу. Коснувшись кончиками пальцев мезузы, Степан зашел в синагогу.
В уютной комнате пахло лавандой, двери, выходящие на красивый, кованый балкон, были растворены. Девушка, — темноволосая, темноглазая, лет двадцати, с большой грудью, едва прикрытой низко вырезанным, шелковым платьем, внесла серебряный поднос. Она лукаво сказала, присев на ручку кресла: "Это сливовое, вам можно, я знаю. У меня есть друзья, — она весело рассмеялась, — евреи".
Степан почувствовал сладкий, обжигающий вкус: "Господи, у нее же вся посуда не кошерная, и стаканы эти — тоже. Надо встать и уйти, зачем я это затеял?"
Она была вся теплая, мягкая, близкая. Он, еле сдерживаясь, шепнул ей на ухо: "Иди-ка сюда". Под пышными юбками было уже влажно. Девушка застонала, и спустила с плеча корсет: "Еще! Еще, пожалуйста!"
— Кружева, — понял Степан. "Я их десять лет не видел. Какая у нее кожа нежная". Темные волосы хлынули ей на спину. Она откинулась назад, и, подставив ему губы, прошептала: "Я так хочу тебя, так хочу…"
— Я тоже, — выдохнул он. Уже поднимая ее на руки, унося в спальню, Степан чуть не добавил: "Я тоже, Лея".
Пролог
Амстердам, весна 1787 года
Свитки Торы убрали в Ковчег Завета, двое мужчин закрыли резные, деревянные двери, и задернули бархатный, расшитый золотом занавес. Эснога была забита до отказа, люди сидели на скамьях темного дерева, стояли в проходах. С женской галереи доносился взволнованный шум голосов. Из раскрытых на канал окон тянуло свежестью.
Рыжий мальчик наклонился ко второму, — помладше, — и гордо сказал: "Сейчас мой папа выступать будет. А твой папа — скоро приедет, Давид?"
Давид Мендес де Кардозо отложил молитвенник и взглянул на Моше серьезными, темными глазами. "Летом, — вздохнул он. "Я скучаю, Моше. Тебе везет, ты все время рядом с отцом".
— Я тоже — по маме скучаю, и по сестре своей, — Моше улыбнулся и посмотрел на галерею. "А у тебя — Элишева есть, она у вас забавная".
— Ей два года, — недовольно пробормотал Давид, — что она понимает? И не поиграешь вволю.