"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Я могу отправить ее в деревню, — неуверенно сказала Тео, — до родов…, Да и потом, он выгнал Жанну, сказал — что это не его ребенок, так что бояться нечего.
Тео присела на кушетку у окна. Марта, глядя на смуглое, взволнованное лицо женщины, горько хмыкнула: "Месье Робеспьеру нельзя доверять, ни в чем. Нельзя рисковать".
Тео потянулась и вынула из фарфоровой вазы белую, как снег розу.
— Марта…, - она помолчала. Та увидела, как блестят глаза женщины.
— Я ведь больше всего на свете хочу, чтобы Жанна была счастлива. Она мне подарила двенадцать лет радости, но ведь я вижу, она страдает от
того, что у нее нет своего дома. Нет мужа, нет детей…, Это еще летом началось, когда мы в Лондоне были. Я ведь не могу ей дать ни того, ни другого, — Тео поднялась. Марта, глядя на ее прямую спину, на гордо, высоко поднятую голову, задумчиво сказала:— Если Жанна сейчас обвенчается, так будет лучше и для нее, и для ребенка, Тео. Тогда Робеспьер уже ничего не сделает, она будет защищена и маленький — тоже.
В кабинете повисло молчание. Тео, глядя на бронзовые часы на камине, вспомнила пахнущую розами и пудрой уборную театра на Друри-Лейн и прерывистый, смущенный голос Жанны: "Это ничего…, Так бывает, когда я с детьми вожусь. Это пройдет".
— Могу ли я? — спросила у себя Тео, выходя на балкон, присаживаясь в обитое бархатом кресло. Она посмотрела на медленно текущую мимо, вечернюю Сену, и тряхнула головой:
— Нет. Нельзя удерживать Жанну, Марта права. Нельзя так. Пусть будет счастлива. А я? У меня есть месье Корнель, есть Марта, Дэниел…, У меня есть друзья. Буду жить дальше.
Она почувствовала сзади запах хорошего табака. Марта стояла, прислонившись к двери, затягиваясь сигаркой. "Я поговорю с Жанной, — улыбаясь, сказала Тео. "Ты права".
Марта наклонилась, и обняла ее: "Тео, милая моя…Ты же знаешь, — я все для тебя сделаю, и месье Корнель…преданнее человека тебе не найти. Ты не одна, милая моя, не одна. Мы с тобой, и так будет всегда".
Тео кивнула. Женщины замолчали, прижавшись, друг к другу, глядя на солнце, что медленно опускалось на крыши Парижа.
В комнате пахло кедром, настенные часы красного дерева медленно пробили девять раз. Площадь Сен-Сюльпис была погружена во тьму, кое-где горели редкие, масляные фонари. На большом, дубовом столе лежала стопка тетрадей. Федор перевязал их бечевкой. Подсунув сверху записку, мужчина перечитал ее: "Передать месье Антуану Лавуазье, Академия Наук. Дорогой Антуан, это рукопись моей книги о разведке угольных месторождений. Я был бы очень тебе обязан, если бы она увидела свет. Моя коллекция минералов пусть отойдет Горной Школе. С остальными заметками разберись сам, они сложены в трех ящиках, в моем кабинете".
Федор бросил взгляд на стоящие вдоль стены ящики. Тяжело вздохнув, он окунул перо в чернильницу.
— Моя дорогая мадемуазель Бенджаман, — писал Федор. "Может случиться так, что мы больше не увидимся. Надеюсь, вы поймете, что я был обязан потребовать удовлетворения за оскорбление, нанесенное нашей общей родственнице, и вашей подруге. Дорогая мадемуазель Бенджаман, знайте, пожалуйста, что я был счастлив все эти годы, тем, что вы дарили меня своей привязанностью, и, что не было у вас более преданного товарища и слуги. Вы всегда останетесь для меня тем единственным, что оправдывает мое существование в этом мире. С искренней любовью и почтением, ваш, месье Корнель".
Он посыпал бумагу песком: "Питер, помню, говорил, где-то у них, в Норфолке, придумали особую бумагу — чернила промокать. Прототип, конечно, в массовое производство ее не запустили, а зря. Изобретатель бы обогатился".
— Так, — он закурил и долго смотрел на чистый лист. "Теперь последнее".
Федор стряхнул пепел и быстро написал: "Дорогой месье Робеспьер, жду вас завтра, на рассвете, в Булонском лесу, на лужайке за тиром. На ваш выбор — шпаги или пистолеты. Теодор Корнель".
Он подул на чернила: "Я дворянин, а он буржуа. Я имею право первым его вызвать. Так что все в порядке. Дуэли запрещены, конечно, но ведь все дерутся. Ничего страшного — он взглянул на саблю, что висела над камином. Сапфиры играли, переливались в свете свечей.
— Ее, я, конечно, туда не возьму, — смешливо сказал Федор, затягиваясь, — надо написать Марте, чтобы о ней позаботилась. А икону, — он вздохнул и, протянув руку, коснулся волос Богородицы, — как раз заберу, она там очень кстати придется.
— Ничего там, кстати, не придется, — раздался с порога жесткий голос. Марта решительным шагом прошла к столу, — она была в уличном, темно-зеленом, отделанном бронзовой тесьмой, рединготе, такие же кружева украшали низко вырезанное, цвета древесной коры, платье. Волосы были прикрыты бархатной, с большими полями, шляпой.
Федор едва успел открыть рот, как Марта, перегнувшись через его плечо, схватила со стола записку для Робеспьера. Пробежав ее глазами, женщина выбросила конверт в камин.
— У тебя такое лицо было, — сказала она, садясь на ручку кресла, — там, на набережной Августинок, когда мы разговаривали, что я сразу все поняла. Ты что это, Теодор, с ума сошел? — требовательно спросила Марта.
— Иначе нельзя, — угрюмо сказал он. "Такое только кровью смывают. Он не откажется драться — сама знаешь, как тут относятся к трусам, — Федор криво усмехнулся, — это похоронит его политические амбиции".
— И тебя, — Марта вздохнула, — тоже похоронят.
— Я стреляю лучше него, — Федор почувствовал запах жасмина. Она сняла шляпу, и, положив ее на стол — встряхнула распущенными волосами.
— Разумеется, — согласилась Марта. "Однако ты не забывай, что он — депутат, судья, и гражданин Франции. Ты, по-моему, уже не помнишь, как ты свой паспорт здешний получил, Теодор".
— Законным путем, — мрачно отозвался Федор.
— То есть…, - он покраснел. Марта усмехнулась: "Месье Лавуазье попросил за тебя его величество. Людовик, конечно, согласился, но вряд ли королю понравится, если ты будешь убивать его подданных. Был бы Джон тут — он бы, конечно, вызвал его на дуэль…,- глаза Марты заблестели. Федор предостерегающе сказал:
— Даже и не думай об этом, у тебя дети, двое. Не будешь ты с ним драться, и Джон не будет. Я холостой, бездетный, — он поморщился, как от боли — мне надо идти туда.
Марта потрепала его по рыжей голове. "Не надо. Правда, Теодор — она улыбнулась, — тебе же сорока нет. Ты еще книг всех не написал, что хотел, в Виргинии уголь не нашел, не узнал возраста Земли…"
— Нельзя так, Марта, — упрямо сказал мужчина. "Надо его наказать, этого мерзавца, чтобы ему неповадно было. Человек чести никогда бы так не поступил с женщиной…, - он покраснел: "А я? Господи, обещал ведь себе — жить по правде, после того, что с Евой случилось. И вот, с Констанцей…, Нельзя так — не по любви".