"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Иван намотал ее волосы на руку и больно дернул, так, что у нее брызнули слезы из глаз. Он стащил ее с кровати, и, связав руки поясом, пригнул к столу. Марья почувствовала горящей, распухшей от пощечин щекой холодную скатерть и подумала, что лучше бы ей и умереть сейчас — хуже уже не будет.
— Я, Марья, тебя учу, чтобы ты покорна была, — сказал ей царь, наклонившись к самому ее уху.
— Так покорна я, — она сглотнула слезы и тут же опять расплакалась.
— Нет, Марья, — царь, примериваясь, легко пощекотал ее кончиком плетки по спине, и девушка вся сжалась в ожидании новой боли. «Ты ж меня уже боишься, прав я?»
— Боюсь, — прошептала девушка.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал царь. «А надо, чтобы любила», — и, чуть отступив, он ударил ее плетью — со всей силы.
Едва поднявшись в свою опочивальню на Воздвиженке, Федор, — как есть, не раздеваясь, рухнул на постель и провалился в тяжелый, душный сон.
Басманов, он, и царь Иван почему-то сидели за одним столом.
— Не любишь ты меня, Федор, — укоризненно покачал головой царь. «Боишься, а не любишь.
Как бы так сделать, Алексей Данилович, чтобы полюбил меня боярин Федор?»
— Так, государь, как ты нас и учишь, самое дорогое у него забрать, — ответил ласковым голосом окольничий.
Тут только Федор заметил, что в углу комнаты стоит Матвей — с мертвенным, синим, лицом.
Он с ужасом увидел, как из-под одежды сына поползли трупные, жирные черви, повеяло запахом могильной земли. Матвей улыбнулся оскаленными зубами и протянул к отцу руку — будто приглашал подойти.
— Это у него не дорогое, — протянул царь. «Это он отдаст без сожаления, мое это уже. Другое есть у него…»
Дверь очень медленно отворилась и в комнату вошла Феодосия — босая, в одной сорочке, с распущенными волосами. Держала она на руках Марфу, будто кормила грудью, только дочка.
— Федор заметил, была не трехлетняя, а маленькая совсем, будто новорожденная.
Он залюбовался женой и вспомнил, как родилась Марфа. Ни разу он не видел до этого, как детей кормят — Аграфена после родов всегда лежала в болезнях, детей растили мамки, но Феодосия настояла, чтобы кормила она сама.
— Что тут сложного, Федор, — недоуменно пожала жена плечами. «Зачем я какой-то неизвестной бабе буду дитя свое отдавать, когда у меня свое молоко есть?».
И весь первый год жизни Марфы провела она в колыбели рядом с родительской постелью.
Для Федора те ночи навсегда остались в памяти еле слышным шевелением ребенка, спущенной с белых плеч сорочкой жены, запахом молока и тем, как сопела дочка, приникнув к груди Феодосии — совсем как насытившийся зверек.
Потом Федосья осторожно возвращала сонную Марфу в колыбель, а Федор, не в силах ждать долее, тянул жену к себе и вдыхал ее запах — сна, дома, любви. Феодосия медленно, нежно целовала мужа, и была вся она — ровно цветок, полный росы на рассвете.
Марфа повернула голову и посмотрела на отца окровавленными, пустыми глазницами.
Федор проснулся от своего крика. Он потер лицо руками, и, спустившись вниз, на двор, велел седлать коня.
— Пусть лучше в городе посидят, — думал он, выезжая на дорогу, ведущую в подмосковную.
«Вона, осень уж на дворе, а мне спокойней, коли Феодосия рядом со мной».
Еле заметный, холодный, предрассветный туман окутывал Красную площадь. Белые стены Кремля будто плыли в нем, на окнах выступили мелкие капли влаги, и тихо было в спящем городе — ни движения.
Марья, скорчившись, рыдала на полу опочивальни. Царь, уже одевшись, подошел к ней и, наклонившись, ударил по щеке. Она подняла к Ивану избитое, распухшее лицо, и, закусив губы, замолчала.
— Поднимись, — сказал Иван и сел в кресло.
Девушка стояла перед ним, дрожа, пытаясь все еще прикрыть руками грудь, сдвинуть ноги, чтобы укрыться от его взгляда, и государь рассмеялся:
— А ну руки опусти!
Марья повиновалась и застыла, опустив голову, стараясь не встречаться с царем глазами.
— Если понесешь, — Иван прервался и помолчал, «пошли грамотцу с Матвеем. До родов отправим тебя в монастырь какой-нибудь. Да чтобы ни слова никому не говорила, а то на колу торчать будешь, поняла?».
Марья кивнула, все еще стоя с опущенной головой. «А как же венчание? — тихо, боязливо спросила она.
Иван хмыкнул. «А это ты уж у своего жениха спросил — по вкусу ли ему объедки государевы?
Все, пошла вон с глаз моих».
— А что же со мной будет, государь? — Марья потянула с пола разодранную сорочку и попыталась ей прикрыться.
— А мне какое дело? — Иван зевнул. «Что девство свое ты не соблюла — то забота родителей твоих, а не моя.
Ежели непраздна будешь после сегодняшнего — родишь, и ребенка отдашь, а сама в монастырь пойдешь. Ежели нет — тоже в монастырь, но это уж твоему батюшке решать.
Матвей! — царь хлопнул в ладоши.
Юноша, будто ожидая этого зова, выступил из-за бархатных занавесей.
— Отвезешь куда надо и вернешься, понял? — сказал ему Иван.
Тот кивнул и накинул Марье на плечи опашень.
Иван отвернулся к окну, и, подождав, пока они выйдут, позвал слуг.
— Приберите тут все, — приказал он, и, выйдя из опочивальни, прошел в палаты царицы.
Марья и не помнила, как ехали они по еще сонной, предрассветной Москве. Спешившись на Рождественке, у ворот усадьбы, Матвей сразу же вскочил обратно в седло.
— Что ж мне теперь делать? — Марья подняла к нему залитое слезами лицо.
— Домой иди, — хмуро ответил ей юноша. «Не будет у нас венчания, не по пути нам с тобой, Марья».