"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Волк сел, бросив на стол большие руки, и сказал, не отводя от нее взгляда: «Федосья Петровна, я мужа вашего убил».
Михайло внезапно подумал, смотря в зеленые, мерцающие глаза, что не стоит говорить, каким они с Ермаком нашли атамана, но Федосья, чуть вздохнув, прервала его: «Я же знаю все, Михайло Данилович, я просила их, плакала…, - девушка помолчала и решительно закончила: «Сие вы Ивану Ивановичу милость сделали, спасибо вам. Хоша недолго он мучился».
— Все равно, — жестко сказал Волк, — я кровь безоружного человека пролил. Сие грех, Федосья Петровна.
— Я видела, как глаза ему выкалывали, как пальцы отрубали, — девушка внезапно поднялась и Волк — тоже встал. «Как увозили меня, слышала — он смерти просил. Я вам, Михайло Данилович, желаю, чтобы, коли нужда придет — так с вами рядом такой человек, как вы, оказался.
— Страшные вещи вы говорите, Федосья Петровна, — он заметил, как застыли ее смуглые скулы.
Девушка вздохнула и тихо ответила: «Это потому, что я, Михайло Данилович, теперь знаю, что люди делать-то могут».
— То не люди были, — кратко проговорил Волк и чуть склонил голову: «Почивайте спокойно, Федосья Петровна».
Она, было, взяла в руки тетрадь, но отложила, прислушиваясь к звуку его шагов во дворе.
Внизу, на реке, плеснула какая-то рыбина, лениво перекликались дозорные, и Федосья, распахнув ставни, увидела лунную дорожку на темной воде Туры.
Она набросила на плечи оленью шкуру и, зевнув, подумала: «А далее что? Матушка, в Лондоне, доберусь я туда. Ну, замуж выйду, наверное. Не хочу я уезжать. Тут земли много, просторно, батюшка тако же рядом — хоша и далеко он сейчас, но сказал, что навещать меня будет. Не уеду, — она тряхнула головой, и вдруг услышала девичий смех на косогоре.
— Эй, полуночники, спать идите, — крикнули с вышки.
— Вода такая теплая — томно сказала Василиса, — ровно как молоко оленье на морозе, да, Гриша?
Григорий Никитич сказал что-то, — неразборчиво, — и жена расхохоталась.
— Они счастливые, — Федосья вытянулась на лавке, устроившись на бочок, как в детстве, положив голову на руку. «Вот бы и мне так, хоша когда-нибудь».
— Ну вот, — Григорий Никитич отступил на шаг. «Вот вам мялица для крапивы, трепало, щипцы и гребень, как и просили. Прялку и стан ткацкий налажу, как высушится она».
Федосья закинула голову и посмотрела на стены амбара, увешанные собранными стеблями.
— То не конец, — сказала она кисло Василисе, — потом еще раз вымачивать надо, опять высушивать, а уж после этого — треста получится. Из нее прясть и будем. Но это потом, а сейчас пошли, травы буду тебе показывать, коими недуги лечат».
— Федосья, — спросила девушка, когда они углубились в лес, — а чего ты замуж не вышла, как с батюшкой своим кочевала? Под ним воинов сильных много, охотников хороших. Тяжело же одной тебе.
— Да не сильно тяжело, Василисушка, — Федосья наклонилась и сорвала цветок. «Да и замуж выходить по любви надо, сама же знаешь. Конечно, бывает так, — девушка чуть покраснела, — что и потом любовь приходит, но все равно — лучше уж я одна буду, чем так венчаться, — она махнула рукой.
— Тихо, — Василиса прислушалась, — едет кто, спрячемся, давай.
— Да кто тут может ехать-то, окромя наших? — подняла бровь Федосья, но все же положила пальцы на рукоять ножа.
Всадник, с привешенной к седлу коня связкой уток, улыбнулся: «Гуляете, Федосья Петровна?».
— Травы целебные сбираем, Михайло Данилович, — сухо сказала Феодосия и добавила: «А что это вы с Василисой Николаевной не здороваетесь, а она рядом со мной стоит?».
Волк, молча, смерил Василису взглядом — от маленьких, обутых в сапожки оленьей кожи ног, до алого платочка на голове, — и проехал мимо.
— Говорила я тебе, — прошептала Василиса и тихо заплакала. «И Грише говорила — давай к батюшке уйдем, в стойбище, Волк все равно нам тут жить не даст, изведет. Гриша мастер, какой, разве ж атаман его отпустит?».
— Ерунду порешь, — сочно сказала старшая девушка. «Никто никуда уходить не будет, а Волк ваш — дурак просто. Моя матушка вона одиннадцать лет думала, что отчима моего в живых уже нет, двоих детей родила, а как встретились они — и стали вместе жить, как положено. А ведь они с отчимом моим повенчаны были, не то, что вы с Волком. Слезы утри и слушай меня, когда уеду я — у тебя все травы будут, на случай чего».
— А с Волком, — загадочно улыбнулась Федосья, когда они, стоя на коленях, выкапывали корни, — сие дело поправимое.
— Йем улем! — хором сказали остяцкие дети, — три мальчика и две девочки, — выбегая из маленькой горницы батюшки Никифора, где занималась с ними Федосья.
— До свидания! — улыбнулась она, и встав, закрыв свою тетрадь, застыла, — из-за стены доносился мужской голос, по складам читавший начало Евангелия от Матфея.
Девушка подождала немного, и, выйдя на крыльцо, прислонилась к столбику.
— Федосья Петровна! — сказал Волк. Она обернулась, и, глядя в его веселые, голубые глаза, сказала: «Смотрите, какая погода на дворе хорошая, так бы и на конях прокатиться.
Помните, как мы с вами в степи-то скакали?»
— Хотите? — он подался вперед. «Я тогда вас за воротами ждать буду, кобылку вам смирную брать, как и в тот раз? — он ухмыльнулся, и Федосья вдруг вспомнила большой, яркий сноп осенних листьев, что Волк привез ей тогда, совсем давно.
— Да вы же знаете, Михайло Данилович, можно и резвую лошадь, — девушка посмотрела на него, — он был лишь чуть повыше, и добавила: «Я со всяким конем справлюсь».
Они медленно ехали по высокому берегу Туры. «Никогда в жизни, Федосья Петровна, я таких гор не видел, — сказал ей Волк, — представляете, стоите вы, и там, — он показал рукой, — в отдалении — как будто в сказке какой, и вправду — до небес поднимаются. И снег там, на вершинах, круглый год лежит».