"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
«А Петеньки-то нет, — вдруг подумала Прасковья и тут же успокоено поняла, что не родила еще младшего сына — вона, близнецы-то маленькие какие еще».
— А Степа-то где? — спросил ее муж, нежно целуя Прасковью. «На реке, что ли?»
— Должно быть, — женщина чуть приподнялась и увидела сына, который махал им с берега.
— Степка реку переплыть хочет, — язвительно сказала Марья, — а силенок-то у него нетути.
— Степа, — крикнула сыну Прасковья, — ты не бойся, ты плыви, сынок!
Михайло встал, и протянул руку жене. Она посмотрела на реку —
Степан очнулся от ледяной воды, которая за время его сна подступила к самым камням, и залила ему ноги. Он посмотрел на солнце, и, что-то прошептав, бултыхнулся в глубокую волну. От холода ему сразу перехватило дыхание, запахло озерной тиной, он отплевался и быстро, — что было сил, — поплыл на запад, туда, где, — совсем поблизости, — белела полоска берегового песка.
Степан зашел в маленькую, чистую комнату и сел на деревянный стул, бросив перед собой покрасневшие, обветренные руки. Петька спал на узкой кровати, в обнимку с черным котом, который, увидев юношу, недовольно зашипел и выгнул спину.
Петя открыл синие, еще сонные глаза, обвел ими комнату и вдруг резко поднялся. Кот спрыгнул на пол и потерся о ноги Степана.
— Степа, — сказал мальчик, не вытирая слез. «Степа, это ты?»
— Я, родной, — юноша встал на колени у кровати и обнял брата, — сильно, так как еще никогда не обнимал.
— Все кончилось, — шепнул он на ухо плачущему навзрыд ребенку. «Слышишь, Петька, все кончилось. Я с тобой»
Эпилог
Колывань, апрель 1554 года
Каждое утро Степан ходил к морю. Вдова чухонка, у которой он брал комнату, поднималась до рассвета — подоить корову, сбить сливки, испечь булочки к завтраку. Степан быстро выпивал чашку кофе, — сначала было горько, а потом пришлось по душе, — и шел на берег.
Море — серое, просторное, низкое, — лежало перед ним, и еще спало. Теперь юноша знал, что, когда встанет солнце и разойдутся облака, море заиграет голубым и лазоревым, подует несильный, приятный западный ветер и побегут, сколь видит глаз, белые барашки волн.
В порт заходили ганзейские корабли. Степан смотрел на них снизу — на флаги за кормой, на развернутые паруса, на смуглых, обветренных матросов. Они резво карабкались по вантам, рулевой поворачивал румпель, и корабль, — ровно как по маслу, заходил на гладкую воду порта.
Разгружали тюки с дивными, волнующими запахами, с диковинными печатями, — будто арабскими или индийскими. Там были кофейные зерна и специи. Осторожно спускали вниз ящики с толстыми, зеленого стекла, винными бутылками. Засыпали в трюмы полновесную, золотую пшеницу — оттуда, с востока, в кою сторону Степан даже и не хотел смотреть.
На глазу он теперь носил черную повязку, а шрам от плети, хоша и зажил, но все равно выделялся на щеке. Вдова цокала языком и вздыхала: «Такой красивый юноша, как жалко!»
Однако же колыванские девицы — Степан это приметил, — ровно и не обращали внимания на его рану. Наоборот, бросали они на юношу взгляды жаркие, такие, что с непривычки, и обжечься можно было.
Степе было не до этого — Петенька был пристроен под крыло вдового купца Клюге, — тот, получив грамотцу от Никиты Судакова, с удовольствием взял мальчика в обучение торговому делу, — а Степан дневал и ночевал в порту. Даже снились ему паруса и мачты.
Наблюдая за кораблями, он выучил уже кое-какие команды и названия такелажа, что хриплыми голосами произносили немецкие и английские капитаны.
Мартин Клюге дал ему записи и карты, что остались от его брата, утонувшего несколько лет назад в Северном море, и по ним Степан учил навигацию — мучаясь и проклиная свой пока еще корявый немецкий язык.
За обедом в доме у Клюге хозяин вдруг посмотрел на Степана и сказал:
— Завтра должна прийти «Кларисса» из Гамбурга. Там капитаном товарищ брата моего покойного, если хочешь, я могу замолвить за тебя словечко.
Степан ровно камнем обернулся, — ничего не мог ответить.
— Конечно, — рассудительно проговорил Мартин Клюге, — штурманом тебе, Стефан, рановато еще…
— Да хоть бы и матросом! — горячо сказал Степан. «Да хоть кем, только бы в море!»
— Вот и брат мой, Пауль, упокой Господи душу его, такой же был, — вздохнул купец. «И как вы такие рождаетесь — с солью в крови? Вроде у вас в Московии одно море, и то далече — не иначе, как Господь вас выбирает».
— Степа, — спросил Петенька, — «а ежели тебя на корабль возьмут, ты мне ракушку привезешь из теплых морей?»
— Привезу, конечно, — улыбнулся старший брат.
— Петер скоро лучше меня будет в счислении разбираться, — улыбнулся Клюге. «Я так думаю, через годик в училище надо будет его отдавать, опять же, с другими мальчиками ему веселее будет, да, Петер?»
— Мне бы еще языки выучить, — страстно сказал Петенька. «Латынь-то сейчас не больно уже нужна, я ж не в священники хочу, а вот для торговли одного немецкого не достанет, английский нужен, да и французский тоже».
Степан посмотрел на брата и почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. Стоило ради этого кору грызть по новгородским болотам прошлой осенью, стоило хлебать тину в ледяном Чудском озере — ради того, чтобы брат его единственный сейчас, спокойно сидя в теплой комнате, так серьезно говорил о том, какие языки нонче надо учить.
— Пойдем, Стефан, покурим на дворе — поднялся Мартин Клюге. «Петеру еще задачи решать надо».
Над Колыванью разливался цветущий, щебечущий голосами птиц апрель. Купец набил трубку и посмотрел на юношу:
— Думаю я, Стефан, если возьмут тебя на корабль, надо нам с Петером года через три-четыре далее перебираться. Хоть и жаль насиженное место покидать, сколько уж столетий тут семья наша живет, — однако не нравится мне, как ваш царь на Ливонию смотрит.
— Не мой он царь, — сердито сказал Степан, затягиваясь вкусным табаком.