"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Это да, — Клюге улыбнулся. «Прости, не подумав, сказал. Так вот — если московиты сюда войной пойдут, то ни о какой торговле уже думать не придется — ноги бы унести. А я, тем более, за Петера отвечаю — пока он в года не войдет, и не передам я ему дела».
— А куда ехать-то думаете? — спросил Степан.
— Можно в Гамбург, а можно и в сам Лондон, — Клюге улыбнулся. «Сейчас с Новым Светом пока выгодная торговля, хотя испанцы, паписты эти, все там к рукам прибирают потихоньку.
Ну, посмотрим.
Петеру к тому времени уже лет десять или одиннадцать будет, проще переезжать, когда ребенок не маленький. А ты, Стефан, кабачок, что старый Ханс в порту держит, знаешь?»
— Знаю, — ответил Степан. «Только не заходил туда никогда».
— Ну, так завтра к ночи загляни, — хлопнул его по плечу Клюге. «Капитан «Клариссы» всегда там гуляет после плавания».
Прозрачный вечер опустился на Колывань, месяц, будто тонкий леденец, висел в медленно синеющем небе и всходили над морем бледные звезды.
Степан толкнул дверь кабачка и закашлялся — едкий табачный дым сизыми слоями висел в воздухе.
— А, Меченый, — поднялся из-за столика низкий, коренастый человек с отрубленным саблей ухом. «Иди к нам».
— Ты уж извини, что я тебя так называю — капитан Якоб Йохансен налил Степе пива. «Я, как видишь, тоже — он усмехнулся, — не красавец. Берберы на абордаж брали южней Сицилии.
Однако их капитана рыбы едят, а я ничего — жив и кораблем командую. Что умеешь, Стефан?»
— Ничего не умею, — честно ответил юноша.
— В море ходил когда-нибудь? — вздохнул Якоб.
— Каждое утро смотрю на него, — Степан отпил пива и добавил: «Была б моя воля, так я на суше и не жил бы».
— Глаз-то тебе кто выбил? — поинтересовался капитан. «Дрался, что ли?»
— Царь Московии, плетью, — спокойно ответил Степан. «Я его заколоть пытался — за честь сестры-покойницы мстил, а потом из тюрьмы бежал».
Над столом повисло молчание.
— Смотри, — нарушил его Йохансен и стал чертить угольком по деревянному столу. «Завтра загрузимся зерном, и вернемся в Гамбург. Там возьмем коров, — глаза б мои не видели этот живой груз, грязи от него не оберешься, но деньги хорошие. Пойдем в Ньюкасл, там коров — на берег, берем шерсть, идем в Геную. А там посмотрим.
На борту я царь и бог, если что не так сделаешь, могу и кошкой перетянуть. Плавать умеешь?»
— Умею, — сглатывая комок в горле, сказал Степан.
— Ну, так что, согласен? — Йохансен пытливо глянул на него.
— Да, — твердо сказал Степан.
— Ну, за это выпить надо! — капитан прищелкнул пальцами. «Ханс, дружище, тащи нам еще пива, выпьем за нового матроса на «Клариссе». Прозвище-то как твое, Стефан?»
— Да так, как ты и сказал, — Меченый, — Степан залпом осушил кружку.
— Ну, за Стефана Меченого! — улыбнулся Йохансен. «Попутного тебе ветра!
Пролог
Танжер, лето 1557 года
Полуденное солнце заливало гавань беспощадным светом, на берегу не было ни единого человека, горожане попрятались в увитые зеленью тенистые дворы, поближе к плеску фонтанов.
На палубе было невыносимо жарко. Степан Воронцов подозвал помощника.
— Вечером возьмем товар, ночью выйдем. Ветер пока восточный, нечего время терять, к рассвету доберемся до Лагуша.
— А все вчера выгрузили? — спросил помощник, сверяясь с описью.
— Дай-ка, — Воронцов поводил пальцем по строчкам. — Вроде все. От губернатора не приезжали?
— Нет пока, — помощник вздохнул. — Сдать бы этот фарфор с глаз долой, еще хорошо, что не побилось ничего в дороге.
Губернатор Гоа, где они стояли под погрузкой — специи, шелк, жемчуг, — передал с «Клариссой» подарок на свадьбу для своего родственника, наместника в Танжере, — тончайшей работы китайский фарфоровый сервиз ручной росписи.
— Мог бы и со своими португальцами отправить, — посетовал помощник. — Вон их сколько рядом швартовалось.
— Португальцев много, а «Кларисса» одна, — рассмеялся Степан. — Поеду-ка я сам к наместнику, отвезу ему подарок, а то кто его знает, когда они кого-нибудь прислать соизволят. Нечего нам тут стоять, в Бордо груз ждет.
На двери капитанской каюты, которую Степан занял после смерти Якоба Йохансена, была прибита подкова — на удачу.
Еще на Молуккских островах старому капитану было плохо, но он крепился, гонял матросов, а спустившись в каюту, лежал, тяжело дыша, прикладывая к голове мокрую тряпку.
— Стефан, — сказал Йохансен той ночью. — Приведи «Клариссу» домой.
Воронцов испуганно вытаращил глаза. За три года он стал хорошим штурманом, юношескую порывистость, из-за которой он впервые встав за штурвал «Клариссы», чуть не посадил ее на банку в Северном море, сменил трезвый расчет. Но все равно на борту были моряки куда опытней его, люди, сызмальства привыкшие к качающейся под ногами палубе.
Йохансен, выслушав все это, вяло ругнулся и попросил Степана набить трубку.
— Дурак, — сказал он, полулежа на узком высоком рундуке. — Я же вижу, как ты корабль ведешь, как море чуешь. Я еще в Колывани понял, что быть тебе капитаном.
Якоб Йохансен умер на рассвете, в двух днях пути от мыса Доброй Надежды. Когда его тело, зашитое в парус, ушло под воду, Степан оглянулся невидящими глазами на команду, и, пройдя сквозь людей, встал к штурвалу.
Сейчас его первый корабль стоял на рейде Танжера. «Кларисса» была ходкой, недаром португальские корабли, вышедшие позже, безнадежно отстали.
О том, что случилось потом, Степан предпочитал не вспоминать, его левая рука была до сих пор перевязана. В прошлом году на зимовке в Сент-Джонсе он сдуру отдал себя в руки местного умельца. Йохансен не стал ругать его, увидев свежую звезду между указательным и большим пальцем, только сокрушенно покачал головой. Впрочем, у самого Йохансена была такая же, только уже выцветшая от времени.