"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Ну да, — кисло усмехнулся Матвей, сплюнув в снег, — как у нас других наследников нету, так и Борькина дочь сгодится, на худой конец. Сначала Борис Федорович свою сестру под царя Федора Иоанновича подложил, а тот, окромя как кошечек гладить, ничем иным заниматься не мог, — мужчина жестко рассмеялся.
— Борька, видать, думал — родит Ирина такого же блаженненького, а он из-за спины племянника править будет. Он же худородный, Борька, — кто б из хороших кровей свою дочь с дураком повенчал, хоша бы и царем московским?
Матвей подышал на застывшие руки и продолжил: «Еще хорошо, что, царь Иван в сторону Федосьи твоей покойной посмотреть не успел, ну, или смотрел, да руки у него не дошли. Ну, Марфа бы волей дочь не отдала, понятное дело. На ней же, на сестре моей, Иван Васильевич сам хотел жениться, во время оно».
Волк аж рот раскрыл.
— Женился бы, — продолжил Матвей, поднимая со снега топор, — нами бы сейчас Марфы сын правил. Ну, вот, как Федор, скажем, — он расхохотался. «Я Селима не знал, конечно, но что Марфа мне описывала — так он ровно Иван Васильевич покойный был, ну, может, мягче немножко».
— Ну вот, — Матвей поправил истрепанную, заячью шапку, — а как стало понятно, что Ирина неплодна, так Борька сам бочком на трон влезать стал. Ну и влез, что далее было — знаешь ты. Заодно он младшего сына Ивана Васильевича убил ради этого, ребенка восьми лет. Ну, да чего не сделаешь, чтобы шапку Мономаха на тебя надели, — лицо Матвея на мгновение помрачнело.
— Так а что Ксения, — спросил Волк, когда они уже шли к трапезной, — Федор же, говорил, вроде, что, как самозванца они скинут, Шуйский на трон взойдет?
— У этого хоша кровь получше, — вздохнул Матвей, — да только детей у него нет, и навряд ли появятся уже. А Ксения девка молодая, здоровая — как Шуйский помрет, — тут-то самая смута из-за нее и начнется, помяни мое слово. И охота же Федору во все это влезать, — Матвей скинул шапку и шагнул в жарко натопленный подвал.
Строители ели отдельно, и, мать-келарь, умильно улыбнувшись, сказала: «Как сегодня у игуменьи именины, так она велела вам со своего стола пряников послать».
— Водки бы, — сказал тоскливо кто-то из рабочих и тут же осекся, заметив холодный взгляд Федора.
— Как закончим все, сразу и погуляем, — пообещал десятник, принимаясь за вареный горох с луком и льняным маслом. «Ведро вам выставлю, сам в Кириллов за ним съезжу. А потом — расчет дам».
— Да если б задаток, Федор Петрович…, - робко пробормотали с конца стола.
Федор отложил ложку и посмотрел на мужика. Тот сглотнул и, опустив глаза, замолчал.
— Будет так, как я сказал, — Федор отрезал себе кусок хлеба толщиной с руку и, наклонившись к Матвею, шепнул: «Опосля трапезы на дворе задержитесь».
Мать-келарь внесла большой кувшин со свежим, дымящимся сбитнем, и румяную пряничную коврижку.
— Ну, хоша бы в сбитень вина подбавили, что им стоит, — вздохнул кто-то. «У людей вона — мясоед на дворе, а мы кою неделю по этим обителям постимся».
— Ничего, — рассмеялся Федор, — зато мясо потом слаще покажется. Он поднялся, и, задевая головой потолок, накинув полушубок, сказал: «Завтра на рассвете начинаем, кто заспится — самолично в Шексне искупаю».
Снег хрустко скрипел под ногами. Федор поднял голову и проговорил: «Вот что, я сегодня попытаюсь все же в те палаты попасть. Вы со мной не ходите, ни к чему такая толпа, заметят еще».
— А как ты проберешься-то? — поинтересовался Матвей.
— Я ж строитель, — хмыкнул племянник. «Мне по стенам лазить — привычное дело, веревки у нас крепкие, выдержат. Посмотрю — там ли они, коли там — так будем думать, как их оттуда вызволить».
— Может, посторожить, пока ты там будешь-то? — спросил Волк. «На всякий случай».
— Они тут с курами спать ложатся — ухмыльнулся Федор, почесав рыжую бороду, — вон, тихо-то как. Вы отдыхать идите, а то вы ж оба к нашему делу непривычные, вижу, замаялись. Сам справлюсь, — он рассмеялся.
Матвей зевнул, и сказал Волку: «И, правда, Михайло, пойдем почивать. Этот же, — он кивнул на племянника, — всех до рассвета еще поднимает, и нельзя сказать, чтобы тут кормили так уж сытно. Так хоть поспим вдоволь».
Федор проводил их глазами, и, открыв дверь хлипкого сарая, что был возведен под лесами, задумчиво сказал себе: «Ну, какие крючья в стену вобью, тако же их и выну потом. А дырки не видны будет, то ж не трещины, можно не заделывать».
Он намотал на руку веревку, и, подхватив крючья, стал подниматься на леса.
Волк лежал на нарах, закинув руки за голову, накрывшись полушубком. Вокруг храпели рабочие, кисло пахло потом и грязью, и мужчина, усмехнувшись, подумал: «Ну, хоть тараканы по лицу не ползают, и на том спасибо. Как же без Федосьи одиноко, никогда я так не ворочался. Господи, обнять бы ее, хоть один раз, напоследок. Ну да, как умру, свидимся, на небесах уже. Вот только тебе, Михайло Данилович, умирать нельзя, у тебя дети на руках».
Он перевернулся на бок, и, уткнув лицо в свою шапку, закрыл глаза.
Золотой, крохотный детский крестик переливался алмазами. Он наклонился над богатой, убранной кружевами колыбелью, и ласково сказал младенцу: «Доброе утро!». Дитя зевнуло, протягивая ручки, и Волк, улыбнувшись, осторожно подняв его, поцеловал в лоб.
— Мама де? — озабоченно спросило дитя.
— Тут, тут, — раздался мягкий голос. Женщина, стоя сзади, положила голову Волку на плечо, и он, посмотрев в раскрытые ставни, увидел огромную, величественную реку и мягкие очертания зеленых холмов вдали, на противоположном ее берегу.