"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Матвей поднял бровь. «Я короля Генриха перепивал, — ну, сие несложно было, тако же и царя Ивана покойного, а он мужик здоровый был. Я тоже — мужчина усмехнулся и подтолкнул Волка: «Дай рыбы, Михайло, уж нет сил слушать, как ты тут жуешь вкусно».
— Впрочем, — заметил Матвей, кладя пласт соленого, пованивающего сазана на ломоть черствого хлеба, ловко очищая луковицу, — куда я Машку везу, там этой рыбы — хоть лопатой греби. Оно и хорошо, — крепкие, белые зубы вонзились в лук и Волк подумал: «Господи, а ведь они похожи с Марфой Федоровной. Ровно кинжалы оба — маленькие, легкие, а бьют — смертно».
Матвей сплюнул на пол кости и сказал: «Как отъедем — рябчиков постреляем, в глине их запеку, мы так с королем Генрихом покойным делали, когда в Польше охотились. Вдвоем, — добавил Матвей, хохотнув. «Соль у нас есть, а более ничего и не надо».
На монастырской стене было холодно, дул порывистый ветер, и Волк, запахнув полушубок, глядя на бледную, маленькую луну, что висела среди туч, подумал: «А и вправду — днем, вон тепло уже, солнышко припекает, а ночью — ровно зима. «В Париже о сию пору уж цветы распускаются», — вспомнил он слова Матвея. «Ну, вот и заживем, — внезапно улыбнулся мужчина. «К концу лета-то уже и в Лондоне окажусь, возьму детей — и во Францию».
Он наклонился, и, взяв маленькую, нежную руку, помогая женщине взобраться на стену, увидел блеск лазоревых глаз.
— Вы Михайло Данилович, — сказала она шепотом. «Ножницы есть у вас?»
— А как же, Марья Петровна, — рассмеялся он. «Тако же и одежда, все приготовлено».
— Мне очень жаль, — женщина пожала ему руку — крепко. «Как мать ее, — подумал Волк.
— Да хранит Господь душу Тео, — Мэри вздохнула и, наклонившись вниз, — Волк чуть не ахнул, — вытащила на стену маленькую, легкую белокурую девочку.
— Это твой дядя Майкл, Энни, — сказала женщина, — муж тети Тео покойной, я тебе говорила о ней.
Девочка тоже подала ему руку, как взрослая, улыбнувшись: «Вы в Японии жили, я знаю.
Расскажете?»
— Непременно, — пообещал Волк и чуть слышно проговорил: «Мне тоже очень жаль, Марья Петровна, вы же мужа потеряли…»
— Вечная ему память, — Мэри перекрестилась и добавила: «А это наша Машенька».
Маленькая, хрупкая женщина испуганно прижалась к Мэри, и Волк подумал: «Правильно я Матвею Федоровичу сказал — нечего ему одному с дочкой ехать. Вон она, как воробышек, за ней уход нужен, сколько лет ни тепла, ни ласки не знала».
Он улыбнулся и медленно, раздельно сказал: «А я Волк. Волк».
— В-волк в л-лесу, — заикаясь, робко, ответила Машенька. «В л-лесу!»
— И там тоже бывает, — смешливо согласился мужчина и услышал голос шурина: «Все, спускаемся, Матвей Федорович обещался позже быть».
— Б-батюшка! — озабоченно, чуть не плача, сказала Машенька. «К-к б-батюшке х-хочу!»
— Придет, придет, — успокоила ее Энни. «Пойдем, милая, видишь, ты подниматься боялась, а как легко оказалось. Все, сейчас уедем отсюда, и будешь со своим папой».
Федор, встав на леса, подал руку племяннице и Мэри, глядя на дочь, вдруг, горько закусила губу: «Она-то со своим отцом уж никогда не встретится, бедная. Как детки ваши, Михайло Данилович, тяжело ведь им, наверное, без матушки?»
Волк помолчал, и, отвернувшись, посмотрев на то, как играет снег под луной, ответил:
«Конечно, Марья Петровна, младшему-то нашему, Стивену — четыре годика всего».
— Энни восемь было, — женщина сжала пальцы, — до хруста. «Она труп отца своего на колу видела, Михайло Данилович, с глазами выжженными. Сие Болотников сделал, самозванца подручный. Они брата моего искали, думали, сэр Роберт скажет им — где Федор. Не сказал, — женщина тряхнула изящной головой в черном апостольнике, и стала ловко спускаться по узкой, хлипкой, с набитыми перекладинами жерди.
Уже на дворе, укрыв возы холстами, Волк подошел к Федору и сказал: «Ты вот что, шурин, раз ты тут остаешься — о Болотникове этом не забудь».
Голубые глаза Федора чуть прищурились и он спокойно ответил: «Око за око, тако же и Писание нас учит. Поехали, я до рассвета на той опушке хочу оказаться».
Волк тронул поводья и вдруг подумал: «Все, Господи, сейчас Матвея Федоровича дождемся и пойдем каждый своей дорогой. Ну, в Лондоне встретимся уже».
— Мусор вывозим, ради праздника престольного, — сказал Федор сторожам. «Чего ж ему на дворе валяться, завтра с утра тут все чисто и будет».
Ворота открылись и Федор, оглядываясь на монастырь, холодно подумал: «Ну, Марья с Аннушкой и сами до Новых Холмогор доберутся, Марья так стреляет, что мало кто ей ровня, и с конями лучше любого мужика управляется. Скажу ей, что к Лизе еду, повидаться, а сам сюда вернусь».
Возы медленно катились по обледенелой дороге и Мэри, лежа, прижимая к себе дочь и Машеньку, закрыв глаза, вздохнула: «Все, слава Богу. Все кончилось».
Матвей чуть толкнул деревянную дверь кельи и, замерев на пороге, тихо сказал:
«Здравствуй, Марья. Здравствуй, вот, и свиделись».
Она вскинула голову от Псалтыря и мужчина, увидев сине-серые, обрамленные длинными, черными ресницами глаза, покачнувшись, схватился за косяк.
«Сорок два, — сказал себе Матвей. «Господи, совсем же молодая, Господи, Марфа в ее годы и родила последнего. Морщины, конечно, ну да у кого их нет».
— Жив сыночек наш, — нежно сказала государыня. «Жив Митенька. Спасибо тебе, Матюша, будет, кому мне глаза закрыть на одре смертном. А за тебя я молиться буду, я ведь, — женщина чуть улыбнулась, — каждый день сие делаю, с тех пор, как увидела тебя, там, на Дмитровке».
— За трапезой, да- Матвей опустился на пол и прижал ее руку к щеке. «Холодная, какая холодная, — он подышал на длинные пальцы и осторожно проговорил: «Поедем со мной, милая. Пожалуйста, поедем. Я ведь люблю тебя, Марья, как тогда любил, так и теперь».
— Я с Митенькой буду, — Марья Федоровна опустила блуждающие, пустые глаза и Матвей невольно поежился. «Сыночек наш царствует, ты ведь сего хотел, Матюша, как меня, опосля Ивана Васильевича, в постель уложил? Отомстить хотел царю, чтобы сын твой, а не его, на троне сидел? Ну так получилось у тебя».