"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Папа! — радостно проговорил ребенок. «Папа!»
Волк прижал к себе дитя, и, чувствуя, как обнимает его женщина, поднес к губам ее руку — маленькую, нежную. Она рассмеялась и шепнула: «Вот, видишь, еще года нет, а уже «папа» сказал».
Волк проснулся, и единое мгновение лежал неподвижно, рассматривая низкие, каменные своды подвала. «Я же так и не увидел ее лица, — вдруг пробормотал он. «Так и не увидел».
Ксения поднялась с колен и, перекрестившись, сказала: «Господи, пришли его скорее уже!».
Она вышла в пустой, стылый, узкий коридор, и, подняв свечу, вздохнула: «Все и спят уже, Господи, хоша бы я в отдельной келье была, а дак — самозванец велел нас вместе поселить, удобней ему так, — она горько усмехнулась и, шурша рясой, пошла к жилым палатам.
Из темной ниши выступила чья-то фигура, и Ксения, уронив свечу, приглушенно вскрикнула.
Огромная ладонь закрыла ей рот, и Федор, толкнув девушку к стене, нагнувшись к ее уху, едва слышно спросил: «Ты одна спишь?»
Глаза девушки расширились и Ксения, помотав головой, шепнула: «С Марьей Петровной, вдовой сэра Роберта, ну, что при брате моем был. Ты приехал?»
— Приехал, — усмехнулся Федор. «Кто тут еще в кельях?»
— Дочка Марьи Петровны, Аннушка, с юродивой, Машей, вместе и государыня Марья Федоровна, в своей келье, — Ксения приникла головой к его груди и подумала: «Господи, спасибо тебе».
— Завтра ночью одна останься, — велел Федор, целуя ее — так, что она едва не упала. Девушка оперлась рукой о стену и тихо простонала: «Еще!»
— Рясу подыми и ноги раздвинь, — он прижал Ксению к грубым камням. Почувствовав его пальцы, она задрожала, — всем телом, — и вцепилась зубами в рукав его армяка.
«Сладко-то как, — вдруг подумал Федор. «Ничего, потерплю. Завтра подо мной лежать будет, и никому ее более не отдам».
Он поднес к ее лицу мокрую ладонь и, вдохнув резкий запах, раздув ноздри, рассмеялся: «Ну что, Ксения Борисовна, моей станешь — навсегда».
Девушка опустилась на колени и, обняв его ноги, счастливо улыбнувшись, — с готовностью кивнула.
— С-снег, — ласково сказала Маша, наклоняясь, набирая его в маленькую, узкую ладошку. «С-снег!»
— Правильно, — Мэри нежно коснулась щеки женщины и подумала: «Ну, хоть морщины ушли, как есть стала. Бедная, кроме хлеба и воды, и не знала ничего, как похлебку попробовала, даже расплакалась: «Горячо! Жжет!». И на дворе гуляет, каждый день, а все равно — она бледненькая. Ну да ничего, оправится, конечно, столько лет под землей просидеть».
С крыши палат капала, звеня, вода, светило яркое солнце, и Мэри сказала: «Давай, Машенька, птичек покормим, я крошек от хлеба взяла».
— Т-тепло, — вдруг, слабо улыбнулась Машенька. «Т-тепло!».
— Хорошо, да, — согласилась Мэри, и, взяв руку женщины, насыпала в нее крошек. «Кидай, Машенька, не бойся. Видишь, как птички щебечут?»
— П-поют, — неуверенно ответила женщина и продолжила, более, твердо: «П-птички п-поют!».
Она раскрыла ладонь и бросила крошки — воробьи, трепеща крыльями, слетели с крыши и женщина, повернувшись к Мэри, удивленно раскрыв глаза, проговорила: «М-много п-птиц!»
Размеренно, гулко зазвонил колокол, и Мэри, перекрестившись, бросила взгляд на монастырскую стену — на ней кто-то копошился. Машенька дернула ее за рукав рясы, и, указав туда, боязливо спросила: «К-кто?»
— Рабочие — нежно ответила Мэри. «Стену чинят, милая. Ты иди, — она насыпала Машеньке еще крошек, — вон, и Аннушка на двор вышла, погуляйте с ней».
Мэри поманила к себе дочь и тихо сказала ей на ухо: «Вы за палаты зайдите, и там будьте, я вас потом заберу».
Аннушка кивнула и лукаво спросила у Маши: «А ты со мной крошками поделишься? Я тоже хочу птичек покормить. Пойдем туда, — девочка указала на зады келий, — там солнышко пригревает.
— С-солнышко, — улыбаясь, проговорила Маша. «С-солнышко, оно теплое!».
Они ушли рука об руку и Мэри, было, шагнула с крыльца вниз, как на ее плечо легла женская рука.
— Он приехал! — свистящим шепотом сказала Ксения. «Федор Петрович! За мной приехал! Он сегодня ночью ко мне придет!»
Мэри обернулась, и, увидев красные пятна на щеках девушки, ледяным голосом ответила:
«Я тако же в келье о сию пору буду, Ксения Борисовна, об этом вы, забыли, видно? Али хотите, чтобы я к игуменье пошла? Это вы на Москве были дочь царская, а тут — такая же инокиня, как и все. За блуд ваш насидитесь в тюрьме монастырской, на чепи».
— Марья Петровна! — девушка уцепилась за ее руку. «Я прошу вас, прошу! Пожалуйста!
Переночуйте с Аннушкой сегодня».
— Еще понесет, — мысленно вздохнув, подумала Мэри, — я уеду, вон, раз Федор тут, а эта — младенца невинного душить будет, не дай Господь. Федор-то — из монастыря забирать ее не станет. Да и вообще, — Мэри внезапно разозлилась, — хватит уже. Взрослый мужик, нечего его блуд покрывать. Да и опасно это, ежели их вдвоем застанут, нам тогда с Аннушкой и Машей отсюда долго не выбраться».
Она стряхнула руку Ксении и твердо сказала: «Нет!»
— Сучка, — выплюнула Ксения, — сучка лицемерная! Ну, так я под него где угодно лягу, хоша тут, — она указала на лужи посреди двора.
— Сие дело ваше, — безразлично ответила Мэри, — однако ж из кельи я уходить никуда не собираюсь.
Женщина пожала плечами и, сойдя с крыльца, направилась к церкви. Взглянув через плечо, — незаметно, — она увидела, как хлопает Ксению дверью палат. Резко повернув, Мэри стала прогуливаться по протоптанной вдоль стены дорожке.
— Сие племянница моя, Марья Петровна, — усмехнулся Матвей, указывая Волку на маленькую женщину в черной рясе и черной, отороченной мехом, душегрее, что, задрав голову, рассматривала каменную кладку стены.
Волк сунул руку в карман армяка и, невзначай, раскрыл ладонь.
— Умно ты это придумал, — одобрительно сказал Матвей, увидев, как монахиня наклонилась, и, достав что-то из сугроба, спрятала в рукаве.
— В Японии научился, — усмехнулся Волк. «Штучка простая, долотом из липы недолго выдолбить, и крючок ввинтить. А мы потом на веревке поднимем, и все. Никто и не заметит ничего».