"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Ракель почувствовала тяжесть чьего-то тела на ней, и услышала, как трещат фитили свечей.
«Где я? — вдруг подумала девушка. Голова кружилась, было жарко и она, приподняв веки, увидела над собой лицо капитана Лава. «Нет!», — истошно закричала девушка, вырываясь.
«Нет, не надо, не надо, я прошу вас, не надо!» Она выскользнула из-под мужчины, и, как была, обнаженная, — рванулась к дверям церкви.
Человек с лицом капитана поймал ее за щиколотку, и Ракель, все еще крича, упала на деревянный пол. «Нет!», — она сжалась в комочек, закрываясь руками.
— Голубица, — рассмеялся мужчина, наклонившись над ней, переворачивая ее на спину.
Ракель, злобно мотая головой, вцепилась зубами ему в запястье.
— Ах ты, дрянь! — мужчина коротко, сильно ударил ее по лицу.
— Держите ее, — велел капитан Лав морякам, указывая на Ракель. Она, было, закрыла глаза — сзади, в корабельном фонаре, трещал фитиль свечи. Из темноты был слышен женский, знакомый, умоляющий голос: «Нет, не надо, не надо, оставьте меня!»
— Мама! — крикнула Ракель, пытаясь освободиться. «Пустите меня, что вы сделали с мамой!»
— Подведите ее поближе, — велел Лав, смеясь. При свете фонаря Ракель увидела обезображенное, с затекшими, подбитыми глазами лицо матери. «Нет! — крикнула девушка, и увидев, что делает капитан — потеряла сознание.
— Нет! — громко, во весь голос повторила Ракель, царапая ему лицо, раздирая его до крови, кусаясь. «Нет, нет!»
Питер зашел на кухню, и, устало привалившись к косяку двери, сказал: «Господи, если бы у меня кто-то так вел счетные книги — уволил бы без выходного пособия. И ведь я еще не все проверил, уже глаза слипаться стали. А где все?
Мэри сняла с очага горшок с кашей и сказала: «Садись. Все спят уже, Полли и донья Ракель на огородах наработались, дети — с Цезарем набегались».
— А почему дверь открыта была? — поинтересовался Питер, берясь за ложку.
— Я за солониной тебе выходила, в амбар, — ответила Мэри и вдруг замерла с ножом в руках:
«Погоди, она уже была открыта, я еще подумала — дети забыли засов наложить, когда с реки пришли».
— Дай-ка свечу, я закрою, — велел Питер и вдруг, посмотрев на хлеб, застыл: «Это откуда?»
— Из его муки, — пожала плечами Мэри. «Еще из Старого Света, там у него половина амбара мешками забита. Он общину каждый день хлебом кормил, поэтому они, — женщина горько усмехнулась, — они так его и любили».
— О нет, — медленно проговорил Питер, — не поэтому, Мэри. Кто ел этот хлеб?
— Только донья Ракель, — недоуменно проговорила женщина. «Она еще хвалила, говорила, у них в Мехико такого нет».
— Черт, черт, черт! — Питер отдал ей свечу и велел: «Пойди, посмотри, где она — в своей ли комнате. Я пока хлеб в очаг кину».
— Да что с ним не так? — удивилась Мэри, обернувшись на пороге кухни.
— Это смерть, — коротко ответил ей брат, глядя на темную, с румяной корочкой буханку.
Он отряхнул руки — пламя в очаге взвилось вверх, — и услышал спокойный голос Мэри:
«Питер, ее нет. Одежда сложена, она в одной рубашке ушла. Должно быть, когда я Энни укладывала».
— Бери свой пистолет, и пойдем, — приказал Питер, принимая у нее свечу. На дворе он поднял подсвечник повыше: «А вот и ее следы, она босиком убежала».
— К церкви ведут, — сказала Мэри, поднимая пистолет. «Да что там в этом хлебе, Питер?».
— Антонов огонь, — вздохнув, ответил брат.
— То зерно, которое вы здесь собрали, было чистым, а потом, как вы его съели, и вы перешли на старую муку — все и началось. Я сегодня проверил в совете — там нет ни одного старика, а зрение у всех уже упало. У людей трясутся руки, лицо дергается, к ним дьявол является по ночам — все сходится. А мука ржаная, не видно. Была бы пшеничная, — хоть бы кто-нибудь, да насторожился, у нее был бы красноватый цвет».
— Я слышала о таком, в Копенгагене, — Мэри тихо выругалась. «Бедная донья Ракель, она же никогда не ела ржаного хлеба, неудивительно, что она сразу заболела. А нам с Энни он хлеба не давал, Питер».
— Ты носила, а Энни он хотел взять себе в жены, ему не с руки было вас травить, — Питер остановился на церковном дворе и прислушался.
— Ты думаешь, он знал? — спросила Мэри. «Ну, о муке?»
— Если и не знал сначала, то, как только люди стали заболевать — понял. И кормил их ядом все это время. Мерзавец, какой мерзавец! — Питер покачал головой.
— Нет! — раздался отчаянный женский крик из церкви. Питер, побледнев, прицелился и велел Мэри: «Стреляй туда же, куда и я, сейчас этот засов слетит».
Запахло порохом, пули вонзились в толстую, деревянную дверь, и Питер, толкнув ее плечом, поднял пистолет, и тихо велел: «А ну поднимайтесь, кузен Майкл!».
Испачканное кровью, расцарапанное лицо уставилось на него, и священник, завыл, вращая глазами: «Антихрист, Антихрист!»
— Оставьте эти сказки для вашей общины, кузен, — Питер поморщился и, пройдя в церковь, приставил пистолет к его затылку. «Пойдемте, я вас сейчас запру в здании совета, — вы ведь даже о камере позаботились, с решетками, — и поговорю с вами, о том, о сем».
Мэри встала на колени у тела девушки — Ракель лежала ничком, уткнувшись лицом в деревянный пол, и тихо сказала: «Питер, посмотри, он ее душил. Синяки на шее. Бедная, бедная девочка».
Она тихонько потормошила Ракель и та, очнувшись, пробормотала что-то.
— Все хорошо, — ласково сказала Мэри. «Все хорошо, милая».
— Где я? — недоуменно оглянулась девушка и тут же густо, ярко покраснела: «Сеньор Питер!
Моя рубашка, сеньора Мэри, дайте мне, пожалуйста, мою рубашку!».