Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
Дверь чуть приоткрылась, и Петька показался на пороге — он взглянул на брата лазоревыми, заспанными глазами, и нетерпеливо сказал: «Тут холодно, давай быстрее говори, что ты хотел».
— Неблагодарная скотина, — усмехнулся Воронцов.
— Можно, Степа, я потом все это выслушаю, как ты зимой вернешься, а то меня жена ждет, — попросил Петя. «А то, сам понимаешь, мне сейчас надо десять лет разлуки наверстать, недосуг мне, уж извини».
Степан чуть подтолкнул его. «Иди, молодожен!»
— Попутного ветра, Степа! —
Эпилог
Плимут, июнь 1577 года
Над заливом кричали чайки. Рыбный рынок уже затихал, полуденное солнце било в глаза, и Степан, на мгновение замедлив шаг, почувствовал запах моря и сохнущих на гальке водорослей.
— Хорошо, дон Диего, — сказал он по-испански мужчине, что шел рядом с ним. «Теперь давайте, расскажите мне про университет Саламанки, где вы учились».
Давид Кардозо вздохнул и заговорил. Степан внимательно слушал.
— Нет, — вдруг сказал он, — Альфонсо де Фонсека, который основал колледж имени себя, — Ворон улыбнулся, — был архиепископом Сантьяго-де-Компостела, не забывайте. И колледж этот предназначался для студентов из Галисии.
— Я запомню, — пообещал Кардозо.
— Нет, вы запишете. Вернетесь на постоялый двор и запишете, — приказал Степан. «Вы поймите, дон Диего, там, — он указал на запад, — среди испанских чиновников, в Новом Свете, много выпускников вашей альма-матер. Тем более в университете, где вы будете преподавать. Бумаги у вас хорошие, достоверные, незачем рисковать по мелочам.
— Я понимаю, — Кардозо помолчал и вдруг спросил: «А вы были в Лиме, дон Эстебан?».
— Был, — лениво отозвался Ворон. «Собор там неплох, а, в общем — скучный город. И жарко — пустыня вокруг. Но для спокойной жизни — в самый раз. Теперь смотрите, дон Диего — поскольку это западное побережье, наши корабли там бывают редко — все же опасно».
— Я слышал, вы сами Кальяо когда-то атаковали, — прервал его Кардозо.
— Да, но не будете же вы сведения передавать, когда город из пушек обстреливают, — рассмеялся Степан. «Не до этого там. В Кальяо сидит наш человечек, — вот с ним на связи и будете. А что уж после — не ваша забота, там другие люди есть. Вам просто надо придумать себе причину для отлучек из Лимы, и все».
— А зачем придумывать? — они спустились к самой воде, и Кардозо, посмотрев на голубую, сверкающую гладь перед ними, вдруг подумал: «Отсюда же до Нового Света — прямая дорога, только море, и все». Он продолжил: «Я же врач, дон Эстебан, и поверьте — неплохой».
— Да уж, — Ворон рассмеялся, — думаю, до Канар вы мне весь экипаж вылечите, хотя какие там у нас болезни — цинги у меня на кораблях отродясь не бывало, я за этим слежу, на свои деньги свежие лимоны покупаю. А от французской болезни, как известно, лекарств еще не придумали, — он усмехнулся.
— Как раз в
— Разумно, — кивнул Ворон. «Теперь давайте, послушайте про университет Святого Марка, где вам предстоит работать, и не перебивайте — вопросы потом зададите».
Эстер отложила перо и вздохнув, подперев щеку рукой, посмотрела на залив. Отсюда корабль, что стоял на рейде, казался совсем маленьким.
— А он и есть маленький, — сказал ей Давид. «Это же не военное судно, а торговое — незачем привлекать излишнее внимание. На нем даже пушек нет».
Она перечитала письмо к свекрови, и, вложив туда еще одно — для матери, запечатала конверт. «Теперь и весточку семье не передать», — горько подумала девушка. «Оттуда, из Нового Света, посылать ничего нельзя, а когда мы вернемся, про то один Господь ведает».
— Тебе не страшно? — спросил ее отчего-то Давид вчера, когда она сидела над испанским.
— С тобой — нет, — твердо ответила ему Эстер, но сейчас, видя перед собой пустое, без конца и края пространство, она поежилась. «А с Канар придется плыть в Панаму, переправляться там, на мулах через перешеек, и уже оттуда — в Кальяо», — она представила себе карту Южной Америки.
Она поднялась, и, открыв тяжелую, толстого стекла склянку, выпила ложку горького, темного настоя.
Из Амстердама, в марте, она уезжала беременной. Свекровь тогда ахнула: «Может, останешься все же? Как ты с ребенком на руках весь этот путь проделаешь? И теперь у тебя невестки есть, целых две, они тоже понесут, все веселее будет».
Тогда Эстер твердо ответила: «Нет, куда муж, — туда и жена».
А в апреле, уже в Лондоне, она выкинула. Она до сих пор помнила, как лежала, рыдая, прижав рукой тряпки — кровь была сначала медленной, а потом полилась быстрее, ее скрутила боль — тупая, что, то уходила, то возвращалась опять, а потом боли не стало — внутри была только пустота.
Давид осмотрел ее и мягко сказал: «Так бывает, девочка моя. Может, оно и к лучшему — природа отсеивает, — он помедлил, — то, что бы и так не выжило».
— Это был наш ребенок, а не «что!», — закричала тогда на него Эстер. Муж попросил у нее прощения, но Эстер все равно долго не могла забыть это холодное «что», и его пытливые, темные глаза — как, будто перед ним был пациент, а не та, кого он обнимал ночью.
Потом муж твердо велел ей: «Теперь полгода будешь пить вот это снадобье». Эстер понюхала жидкость, — пахло травами, и робко сказала: «Но ведь сказано «Плодитесь и размножайтесь».
— А еще сказано, — сухо ответил муж, — «Выбери жизнь». Тебе надо отдохнуть, тем более, что сейчас впереди долгое путешествие. Не спорь, пожалуйста».