Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
— Ну посмотрим, — Марфа позвала девок убирать со стола. «Может, о следующем годе опять к нам приедете, коли государя на то воля будет».
Марья вдруг сдвинула черные, красиво изогнутые брови. «Государя, да, — пробормотала она, и резко встала. Марфа тут же поднялась.
— Я в скит схожу, — вздохнула Марья, — помолюсь напоследок.
Воронцова улыбнулась и ответила: «Я тогда велю возок закладывать, вы не торопитесь, опосля вечерни выедете, дороги сейчас хорошие, до Москвы быстро доберетесь».
Девушка, кивнув головой, набросив
— А государыня красивая! — внезапно сказала оказавшаяся рядом Федосья. «А сколько ей лет?».
— Восемнадцать осенью было, — Марфа, потянувшись, — дочь уже переросла ее, — поправила на Федосье шапку.
— А государю Ивану Васильевичу? — все не отставала дочка.
— Пятьдесят два летом будет, в августе, — ответила Марфа.
Федосья задумалась. «Так у них разница почти как у меня и сэра Стивена, на два года только больше», — со вздохом сказала она.
— Ну, хоть это подсчитать можешь, — ядовито заметила Марфа и вдруг увидела, что в глазах дочери блестят слезы.
— Ты что, Федосеюшка? — спросила она, ласково прижимая к себе дочь.
Федосья вдруг глубоко разрыдалась, пряча лицо на плече у матери. Марфа поняла, и, погладив дочь по голове, сказала: «Ну, милая моя, надо же когда-то было этому случиться.
Как раз тебе следующим месяцем пятнадцать лет, время уже. А ты что расстраиваешься?» — она поцеловала дочь. «Или болит у тебя что?».
— Нет, — девушка вытерла лицом краем шерстяного плата матери. «Просто я не думала. не ждала… — она опять заплакала.
— Так никто не ждет, — усмехнулась мать и нежно обняла Федосью. «Хочешь, как государыня уедет сегодня, в мыльню сходим? Только ты да я, Федя с младшими побудет, уложит их».
— А можно разве? — спросила Федосья.
— Отчего ж нельзя? — удивилась Марфа. «Париться не будем, так, поплещемся, поболтаем, жар-то спадет уже к вечеру».
Федосья потерлась холодным носом о щеку матери: «А Марья Федоровна куда пошла?».
— В скит, перед отъездом помолиться, — улыбнулась мать.
— Может, мне тоже сходить? — озабоченно спросила Федосья. «Ну, перед тем, как в Лондон отправимся, перед венчанием моим».
— Перед венчанием твоим я тебя на кухне запру и неделю оттуда не выпущу, — усмехнулась мать.
— Потому что ты не думай, — тебе после венчания с утра уже к очагу придется встать, — с нами вы жить не будете, муж твой собирается, как вернется, дом в деревне купить, неподалеку от усадьбы нашей старой, так что вот — спустится он вниз, чем кормить его собираешься?
Федосья задумалась. «Ну, хлеб испеку. Булочки еще…»
— Булочки, — ехидно сказала мать, и подтолкнула девушку: «Пошли, соберем девчонок, и погуляем, тепло как, сразу видно — весна не за горами».
В приоткрытую дверь тянуло свежим, сырым западным ветром. Марья поворочалась,
Хоть в лес, хоть куда. Не хочу я туда возвращаться».
— Нельзя, — помрачнел мужчина. «Ты ж знаешь — коли что с тобой случится, то семья сестры моей за это отвечать будет. Как бы я тебя не любил, Марья, но не могу я кровь свою вот так предавать».
Девушка вдруг горько усмехнулась. «Меня отец мой сам, своими руками на поругание отвез — я ж перед ним, Матвей, на коленях стояла, плакала, просила не делать этого. А ты говоришь — кровь».
— Разные люди-то бывают, Марья, — медленно ответил Матвей. «Что я со своей семьей сделал, и со сродственниками своими — я думал, то не прощается. Однако ж Марфа меня простила — кто ж я буду, чтобы после этого ее предавать? Нет, — он помедлил, — ты думаешь, мне легко отпускать тебя? Была б моя воля — взял бы и сейчас и увез, — он прижал к себе Марью покрепче, — так, что и не нашли бы нас обоих никогда.
— А что ж делать? — девушка нашла его руку и потерлась щекой.
— Ждать, — Матвей пристроил ее у себя на груди и вдруг рассмеялся: «Я ж его давно знаю, Марья, всю жизнь его, меня батюшка ко двору царицы Елены привел, как мне три года было, а ему — семь, мы с ним вместе играли, вместе на конях учились ездить. Он не вечный, ты не думай, года через два-три помрет».
— Мне тогда постричься надо будет, — грустно сказала Марья. «Вдовы государей замуж не выходят-то».
— Это кто сказал? — Матвей ухмыльнулся. «Да и потом, ты уж прости, счастье мое, но в инокини ты никак не годишься», — он ласково провел губами по ее плечу и шепнул: «Ну-ка, давай я проверю, — возьмут тебя в монастырь, или нет? Знаешь, как проверяют сие?».
Марья смешливо помотала головой. «А вот так и проверяют», — ворчливо сказал Матвей, усаживая девушку на себя. Он застыл на минуту и озабоченно проговорил: «Нет, не возьмут».
— Это почему еще? — возмутилась Марья и тут же расхохоталась, услышав, что шепнул ей мужчина.
— Ах так! — сказала она. «Ну, тебе сие только нравится, как я помню».
— О да, — ответил Матвей, закидывая руки за голову. «Только вот ты теперь сама попробуй, я человек пожилой, устал за это время».
— И попробую, — сердито сказала Марья, но тут же простонала сквозь зубы: «Хотел же, что бы я сама!»
— А я разве что-то делаю? — удивившись, поднял бровь Матвей. «Ровным счетом ничего, счастье мое».
Уже потом, посмотрев на садящееся за лес солнце, набрасывая на ее плечи шубку, Матвей сказал: «Ты только помни — я тут, я с тобой, я всегда рядом буду. Пусть даже не сможем мы видеться — я тебя все равно заберу, как время придет. Поняла, Марья?»
Она кивнула головой и поцеловала его — долго и глубоко.
— Господи, — вздохнул Матвей, провожая взглядом ее стройную фигуру, — и за что ты мне счастье такое дал? Простил неужели?