Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

Шульман Нелли

— Рожу, когда надо будет, — пробормотала Марфа. «А ну подыши», — потребовала она, прижавшись ухом к груди мужа. «И руку мне дай», — она замерла, слыша, как бьется его сердце — сначала медленно, потом все быстрее, бешено, беспорядочно, а потом опять — медленно и размеренно.

— Открой ставни, — вдруг попросил Петя. «Душно тут».

Марфа, ничего не сказав, открыла окно и вдруг вспомнила забытое, детское.

Она играла на полу аптеки в Колывани и краем уха слушала разговор матушки и герра Раубе.

— Сердце,

фрау Тео, — наставительно сказал тот, — это центр кровеносной системы человека.

Вы же помните, что говорит Везалий в De humani corporis fabrica — вовсе не печень, а сердце посредством своих сокращений заставляет двигаться кровь по жилам, оно дает жизнь!

— Так значит, — задумчиво сказала матушка, — Гален был неправ, когда считал, что печень — это главный орган человеческого тела. Печень творит кровь, но если ударить человека кинжалом в печень, то он может выжить. А вот в сердце — нет. Но что случается, когда сердце бьется неправильно, или совсем не бьется?

— Человек умирает, — развел руками Раубе. «И мы перед этим бессильны».

— Мне уже лучше, — улыбнулся Петя, — вот, подышал, и боль прошла.

Марфа сцепила внезапно захолодевшие пальцы и сказала: «Так. Завтра ты никуда не пойдешь. Будешь лежать тут — спокойно. Бумаги, какие нужно будет, я принесу тебе. И отвар начну тебе давать».

— Ну что ты.. — Петя опять поморщился, — это просто я руку потянул.

Марфа сняла подушку с ложа, и достала из сундука шубу. «Я тут посплю, — сказала она, — рядом, на полу. Тебе сейчас покой нужен и воздух. Ты дыши, пожалуйста, просто дыши».

Она так и не закрыла глаз — только когда в палату стал вползать слабый зимний рассвет, она, посмотрев на мирно спящего Петю, плеснула себе в лицо ледяной водой из кувшина, и прошла в боковую светелку, где хранились травы.

Достав из поставца «Описание растений» Леонарда Фукса, она вчиталась в нужную главу и пробормотала: «Господи, помоги нам. Хорошо, что я летом ее собрала, — как знала».

Войти во двор было просто — он подождал, прижавшись к шершавой, холодной стене какого-то сарая напротив. Было сыро и ветрено, наверху, в предрассветном небе летели куда-то легкие, серые тучи, лаяли собаки, и где-то внизу, в слободе, стучали сторожа.

— Жалко будет уезжать отсюда, — вдруг подумал Матвей, оглядывая пустую улицу. «Все ж родное, ну как бросать это? Со времен Ивана Калиты Вельяминовы московскими тысяцкими были, у трона государева стояли, и тут, получается, бегу я?

Ежели я сейчас к нему приду, он меня простит, но как мне Марье после этого в глаза смотреть? Нет, погуляю на дорогах, подожду, пока умрет он — а там уже Марью с Митькой заберу. Ладно, — он набрал в ладони чистого снега, и потер лицо, — это все потом. Сейчас — ее светлость».

Матвей легко перемахнул через забор, и застыл, стараясь даже не

дышать. Караул стрельцов стоял у ворот, на крыльце никого не было.

— Увидят ведь, — отстранено, будто и не о себе, подумал Вельяминов. «Стоит им обернуться кому-нибудь, сразу заметят. А я пустой, только кинжал, и все. У них ручницы, тут двадцать саженей от забора, дурак не промахнется. Надо по-другому».

Он еще немного подождал, и быстро, бесшумно перебежал к задней, глухой стене палат. «А вот и окошки», — мысленно порадовался Матвей. «Правда, высоко, и закрытые, но мне они пригодятся».

Он оглядел нетесаные бревна и чуть потер ладони. «Вот же плотники московские, — усмехнулся Матвей, карабкаясь вверх, — деньги содрать горазды, а красоты от них не жди. На Воздвиженке, как ее опосля пожара отстраивали, я каждую доску сам осматривал, а тут что?

Казенное строение, деньги выдали, боярин из приказа половину себе в карман положил, вот и получились палаты — без слез не взглянешь».

Он достал кинжал и, ловко подцепив створку ставни, залез на чердак. Внутри было темно и пыльно, и Матвей, на мгновение, замерев, прислушался.

«Хоша бы только лестница не скрипела, — усмехнулся он. Кинжал блестел в свете луны, будто серебряная молния, и Матвей на мгновение вспомнил батюшку.

— Вот, Матюша, — сказал Федор Васильевич, — раз пять лет тебе исполнилось, то пора уже учиться оружием владеть. Пока что кинжал у тебя будет, а там и до сабли дело дойдет.

Мальчик восхищенно взял тяжелый клинок и повертел его в руках. «Спасибо, батюшка, — сказал он тихо.

— Ну пойдем, сынок, — Федор Васильевич наклонился и потрепал сына по голове, — пойдем, начнем заниматься с тобой».

— А что бы батюшка мне сейчас сказал? — Вельяминов вздохнул. «Грех же сие, что я задумал.

Ну, посмотрим, как оно все пойдет».

Он стал спускаться вниз — легко, неслышно.

Марфа шире распахнула ставни, впустив в комнату яркое солнце. «Ну вот, — удовлетворенно проговорила она, — видишь, поспал ты спокойно, и все хорошо».

Петя просматривал бумаги, что еще до завтрака доставили с Английского Двора. Он сладко потянулся и, зевнув, сказал: «Ну, может, я встану, все-таки».

— Нет, — ответила Марфа и присела на ложе, взяв мужа за руку. Она прижалась щекой к его ладони и сказала: «Петька, тот настой, что тебе дать хочу — если его много выпить, то смерть настанет, мгновенная. Так что я уж буду тебе каждый раз свежий варить, дети вокруг, не след его держать-то в доме».

— На, — она протянула мужу деревянную ложку. «Раз в день будешь пить теперь, пока боли не пройдут». Он проглотил, поморщившись, горькую, темную жидкость и сказал: «А потом что?».

Марфа вздохнула. «А потом, любимый, придется тебе в Лондоне сидеть, и никуда не ездить более».