Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
Шрифт:
— А ежели и вправду — то мое дитя? Как же ты можешь, пусть не хотел ты его, пусть не знал, — он на мгновение поморщился, как от боли, — но все равно, дитя на смерть обрекать? Оно-то в чем виновато? Даже если и не мой сын — нельзя так.
Он вздохнул и, бросив поводья, потерев лицо руками, сжал зубы, чтобы не выругаться.
— Ты иди, — сказал Федор сыну, спешиваясь неподалеку от ворот усадьбы. «Илюха, видно, давно ждет, вон, лицо, какое усталое. Сейчас поговорю с ним, и догоню тебя».
Петя взял под уздцы
Элияху подал ему руку и чуть улыбнулся: «Матушка ваша заболела, но все хорошо будет.
Иди, — он улыбнулся, — вон, жена твоя уже навстречу бежит».
Петя отдал коней холопам и подумал: «Господи, как я ее люблю, Господи, наконец-то».
Марья остановилась рядом и, опустив лазоревые глаза, едва дыша, смотря куда-то в сторону, спросила: «Как съездили вы, Петруша?»
— Плохо, — муж наклонился к ее уху. «Потому что тебя со мной не было, Марьюшка».
— Баня истоплена, — она все перебирала нежными пальцами жемчужные ожерелья на шее. «А Лизавета Петровна спит, ну, да ей лучше уже, немного, Илья Никитич сказал — оправится. Я так скучала, так скучала, — девушка, наконец, взглянула на него. Покраснев, она добавила:
«Стыдно сие говорить, простите, пожалуйста».
— А уж как я скучал, — Петя улыбнулся, и, оглянувшись, взял ее за руку. «Пойдем, ты мне сейчас все расскажешь, и я тебе — тоже».
Федор проводил их глазами и услышал спокойный, юношеский голос: «Федор Петрович!»
Мальчик стоял, засунув руки в карманы кафтана, выпрямив спину, подняв на него серые, большие глаза. «Как на мать свою похож, — с привычной болью в сердце, подумал Федор. «И Петя тоже, только рыжий. Ну, хоть до Кракова с нами поедет, увидит Мирьям свое дитя, пусть хоша так».
— Федор Петрович! — сглотнув, повторил Элияху. «Вашу жену отравить хотели». Федор, было, хотел что-то ответить, но замер — колокола Крестовоздвиженского монастыря забили к вечерне и птицы, что сидели на куполах, снялись, уйдя в огромное, просторное московское небо.
Он вздохнул, глядя на черную стаю, и велел: «Говори».
Сквозь дрему Лиза почувствовала чье-то движение рядом, и, вдохнув его запах, чуть улыбнулась: «В баню ходили. Вон, вениками как тянет, дубовыми. Федя приехал, а я и не встретила его, стыд какой».
Лиза попыталась приподняться и услышала ласковый, низкий голос: «Лежи тихо. Вот так».
Федор устроил ее голову у себя на плече, и, поцеловав прохладный, белый лоб, добавил:
«Все хорошо, Марьюшка нас накормила, Илюха тут ночевать остался, на всякий случай.
Травы твои я выкинул, и чтобы больше сего не было, Лизавета».
Она почувствовала, что краснеет, и шепнула: «Так еще дитя хочется, Федя. Раз уезжаем мы, будем спокойно жить, можно уже. Марье-то вон — десятый год идет, взрослая девочка совсем».
— Дитя, — проворчал муж и поднес к губам ее руку. «Не такой ценой же, Лизавета. Кто тебе сии травы дал?»
— Знахарка, в Дорогомилове, там, за рекой, — вздохнула Лиза. «Агафьей Егоровной кличут. Как мы в Новодевичьем монастыре молились, инокиня Ольга, ну, Ксения Борисовна, Годунова дочь, мне про нее рассказала, что, мол, женщинам она помогает. Травы-то хорошие, это у меня, видно, не так что-то, — голос Лизы задрожал и Федор, прижав ее к себе, сказал:
— Ну, ну. Все у тебя так, — он усмехнулся, и погладил мягкую, такую знакомую грудь, — лежи, выздоравливай». Он наклонился и поцеловал ее в губы: «А потом я тебя в подмосковную отвезу. На прощание, в сторожке побываем».
— Ты же соскучился, наверное, — Лиза повернулась и, обняв его, потерлась головой о рыжую, пахнущую свежестью и лесом, бороду.
— Соскучился, — согласился Федор. «Ну да ничего, потерплю, — его рука подняла подол шелковой сорочки, и Лиза, глубоко вздохнув, закусив губу, сказала: «Федя…
— Потерплю, — улыбнулся он, поглаживая ее пониже спины, — зато потом тебя долго от себя не отпущу, Лизавета. А ну спи, — он прикоснулся губами к нежным, белым векам, к длинным ресницам, и Лиза, зевнув, согласилась: «И вправду, надо».
Он лежал, слушая ее спокойное, тихое дыхание, открыв глаза, смотря в хорошо обструганный потолок опочивальни. «Что там Илюха сказал, — холодно подумал Федор, — сии травы за год в могилу человека сводят, а то и менее. Ну-ну, — он едва заметно повернул голову и посмотрел на крупные, яркие звезды, висевшие в ночном небе. На дворе усадьбы лениво лаяли собаки. «Подожду, — Федор накрыл жену меховой полостью и закинул руки за голову.
— Завтра Ксению Борисовну навещу, еще перед заутреней, заодно передам ей икону, что инокиня Марфа, мать государя, для нее послала. Ну, опосля того передам, как дела свои с ней закончу, конечно. А потом и в Дорогомилово наведаюсь, к полуночи, — он усмехнулся и, поднявшись, неслышно выйдя из горницы, постучал в светлицу к младшему сыну.
— Знал, что не спишь, — Федор наклонился и поцеловал рыжие кудри. «Дай-ка мне Федора Савельевича чертежи, тот альбом, что ты сделал».
Он принял от сына большую тетрадь в кожаном переплете, и, взглянув в красный угол, заметил: «А, Стефана Великомученика написал? Молодец, отлично получилось».
— Это не я, — краснея, ответил Степан. «Это мне…, подарок, батюшка».
— Хорошая рука, — одобрительно заметил Федор, и, присев на лавку, сказал: «Вот, посмотри, какой купол у этой церкви, помнишь, ты у меня о Дуомо спрашивал? Очень похожий».