Вельяминовы. Век открытий. Книга 1
Шрифт:
– Надо поговорить, комбриг Воронов, – неизвестный взял его под руку. Степан ощутил, какие железные у него пальцы. Хмель мгновенно слетел. Он только и мог, что кивнуть.
Из окна квартиры коменданта виднелись зеленые, уходившие к городу поля, серый асфальт шоссе и черепичные крыши хозяйственных построек, во дворе Девятого Форта. В открытых воротах гаража блестела черная краска эмок. Теплый ветер трепал брезент на грузовиках. Над красным кирпичом стен кружилась, перекликалась стая белых, голубей. Птицы трепетали крыльями,
Комбриг Воронов, сидя на подоконнике кабинета брата, с папиросой в зубах, смотрел на птиц, купающихся в луже, от ночного дождя.
Короткий, быстрый, ливень сбил с деревьев на аллее Свободы липовый цвет. В черной воде, на мостовой, отражались крупные, яркие звезды, лучи фонарей, плавали желтые лепестки.
Увидев незнакомца, Степан сразу забыл о пани. Голова стала ясной. Он вспомнил медленный, терпеливый немецкий язык, в госпитале, в Джинджин-Сумэ. Японец, как его называл, комбриг, казалось, никуда не торопился. Он повторял все по нескольку раз, ожидая, пока Степан сложит в голове нужные слова.
Комбриг и сейчас, вначале, растерялся.
Он, отчего-то вспомнил песню, звучавшую в голове, гудение огня, в русской печи, низкий, ласковый голос. Степан даже увидел мерцание керосиновой лампы, под зеленым абажуром. Песня была не на немецком языке, и не на английском. Их Степан, с грехом пополам, узнавал. Он мог медленно прочитать простой текст, и кое-как объясниться:
– Надо у Пети спросить, когда он вернется, – комбриг, искоса, посмотрел на красивый, четкий профиль японца. Конечно, он мог быть вовсе не японцем, но Степан понял, что об этом он вряд ли, когда-нибудь, узнает.
Незнакомец опять не представился, только поднял изящную ладонь. Степан увидел блеск обручального кольца. Комбриг заметил, что брат, с женитьбой, тоже стал носить кольцо. Петр, с гордостью, сказал, что Антонина Ивановна получила в подарок, на свадьбу, драгоценности с уральскими изумрудами:
– Кольцо, браслет, колье. Тонечке очень идет… – Степан впервые подумал, что девушкам, должно быть, нравятся безделушки. Младший воентехник ничего подобного не носила. На Халхин-Голе, Степан видел на тонком запястье, только простые, стальные часы.
– Не надо вам знать, как меня зовут, – сказал японец, когда они дошли до католического собора, на площади. Тучи рассеялись, дождь прекратился. Степан посмотрел на купола:
– Я читал, в Белоруссии. Храм строили до революции, как православную церковь. Интересно, что внутри? Собор закроют, конечно, когда Литва присоединится к Советскому Союзу. Священники одурманивают людей, религия отвлекает их от классовой борьбы… – он ни разу не заходил в действующую церковь. Тяжелые, дубовые двери были приотворены. Степан услышал пение хора, трепет огоньков свечей.
– Идет служба, – объяснил японец, – вечерня. Гимн называется «Магнификат», славословие Деве Марии… – Наримуне хорошо знал христианские молитвы. В Японии он посещал синтоистский и буддийский храмы, в положенные дни праздников, и поминовения родителей. В Кембридже и сейчас, в Стокгольме, граф ходил в церковь:
– Лаура хотела крестить маленького… – вспомнил Наримуне, – может быть, когда он вырастет, и если узнает о своей матери… – он подумал, что их с Региной дети будут евреями. Наримуне понял:
– Регина не преминет их языку обучить. Это хорошо. У евреев появится свое государство, непременно. Япония установит с Израилем дипломатические отношения… – он велел себе пока не думать о жене. Наримуне коснулся рукава кителя Воронова: «Пойдемте».
Они добрались до набережной Немана. Наримуне посмотрел на железнодорожный мост, освещенный редкими огоньками, на темную, широкую реку:
– Послезавтра поезд уходит. Надо, чтобы Аарон на нем оказался, обязательно… – достав из кармана пиджака портсигар, он протянул комбригу сигарету:
– Послушайте меня, пожалуйста. Я буду говорить медленно, как… – граф мимолетно улыбнулся, – в том месте, где мы с вами впервые встретились.
Степан вспоминал его тихий голос.
Японец рассказал о несправедливо арестованном заключенном, американском гражданине, раввине Горовице. Степан не стал спрашивать, откуда его собеседник знает раввина. Он смутно понимал, что раввин занимается примерно тем же самым, что и священник. Японец говорил, что рав Горовиц, за четыре года, спас от смерти тысячи евреев, ездил в концентрационный лагерь Дахау, с чужими документами, чтобы вытащить оттуда арестованного гестапо человека.
– Коммуниста, – вздохнул Наримуне, – хотя более важно, что у человека была семья. Жена, дети… – он услышал о поездке Аарона в Дахау, от рава Горовица, когда зашла речь об оставшихся в Германии евреях. Аарон, нехотя, признался, что навещал концлагерь. Кузен заметил:
– Я ничего не видел, Наримуне. Посетителей они в бараки не пускают, но мистер Майер дал показания, заверенные адвокатом. Это пригодится, – Аарон помолчал, – на будущем процессе военных преступников… – Наримуне подумал об опытах профессора Исии:
– Его тоже осудят, обязательно. Япония не впадет в безумие, как Германия. Его величество не позволит. Рано или поздно, у всех откроются глаза… – он говорил, что рав Горовиц должен выжить, что спасший одну человеческую жизнь, спасает весь мир.
– У евреев есть подобное высказывание, – Наримуне помолчал:
– На Халхин-Голе, если бы я не вмешался, вы бы умерли медленной и мучительной смертью… – Степан заметил, как блеснули холодом темные, узкие глаза:
– Я говорю об этом, – добавил японец, – не для того, чтобы похвастаться героизмом. Я исполнил долг порядочного человека, и поступил, как велит честь… – Степан никогда не слышал таких слов: