Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
– Кукушка и Рамзай спелись, твердят, что Германия нападет на Советский Союз, следующим летом, – он потряс радиограммами:
– Очень хочется вызвать их в Москву, и спросить, кто подсовывает подобную чушь, англичане или американцы, и кому они вообще продались… – по мнению Петра, Горская работала на американцев. Он пока ни с кем не делился подозрениями, но все сходилось. Воронов не верил в совпадения:
– Ее отец был американским гражданином, она долго болталась в тех краях. Она и Янсон составляли короткий список. Янсон вербовал Паука. Даже если Янсон был чист, он, наверняка, рассказал
– Она меня только на западе видела, – думал Петр, – она не знает советского строя, нашего труда ради будущего, коммунистического общества… – Тонечка, ночью, шептала:
– Я не думала, что в СССР может быть так хорошо… – он вдыхал запах лаванды, целуя ей руки: «Любовь моя, как я счастлив…»
По соображениям безопасности Воронову нельзя было сохранять радиограмму от Кукушки, извещавшую о приезде Тонечки в Цюрих. Конечно, если бы он мог, он бы поместил бумагу в семейный альбом. Петр признался в этом Тонечке. Жена улыбнулась:
– Фрау Рихтер замечательная женщина. Добрая, ласковая, настоящий коммунист… – если последнее и было верным, в чем, Петр, недавно, стал сомневаться, то доброй и ласковой Горскую мог назвать только человек, видевший ее в первый раз в жизни.
Петр, искоса, взглянул на фон Рабе. Немец сосредоточенно, смотрел на кусты, вскинув ружье. Воронов, недавно, пошел к начальству. Он поделился с Лаврентием Павловичем опасениями касательно Биньямина. Эйтингон к тому времени прилетел в Москву, на лето. Предатель Орлов дал обещание, под страхом расправы с его семьей, что он будет жить тихо. Орлов не собирался ничего публиковать. Устранение Кривицкого взял на себя Паук.
Они решили, что Петр не вернется в Мехико, как планировалось раньше. Эйтингон руководил последней частью операции «Утка». Петру предписывалось организовать проверку Горской, посредством Очкарика, как они обозначали между собой Биньямина. Воронов хотел заручиться помощью фон Рабе. Насколько они понимали, Очкарик болтался где-то во Франции. Через пару недель, по уверениям герра Максимилиана, войска вермахта входили в Париж.
– Мы не станем бомбить город, – усмехнулся немец, – в отличие от Британии. Фюрер заботится о сохранении культурных ценностей. Правительство капитулирует, как это сделали голландцы, и бельгийцы. Мы без единого выстрела займем столицу. У французов появится новое, лояльное, руководство. Как в Прибалтике, – весело добавил фон Рабе.
Петр отсюда ехал обратно в Минск, где встречался с Деканозовым. Через неделю СССР предъявлял Литве ультиматум о размещении военной силы на ее территории. Воронову и Деканозову поручили быструю чистку страны от нежелательных элементов. В Литве их скопилось достаточно, включая евреев, беженцев, поляков, местных офицеров, и священников.
– Организуем еще одну Катынь, – размышлял Петр, – мы четыре тысячи человек за три дня расстреляли, только из пистолетов. Тихо, без шума. Надо заранее подготовить рвы и транспорт из городских тюрем. Немцы так делают… – фон Рабе поделился опытом работы в бывшей Польше. Оберштурмбанфюрер уверил Петра, что Германия не нападет на Советский Союз.
– Вы наши друзья… – Максимилиан намазывал черную икру, привезенную Вороновым, на свежевыпеченный, ржаной хлеб, – и всегда ими останетесь. Мы покончим с Британией, – он вытер губы шелковой салфеткой, – раз и навсегда покажем Америке, где ее место… – Петр не стал говорить фон Рабе о свадьбе:
– Незачем, – решил он, – хотя, если бы ни герр Максимилиан, я бы никогда не познакомился с Тонечкой. Интересно, она о Горской говорила, а о дочери, нет. Хотя дочь Горской в закрытом пансионе… – фон Рабе получил от Петра данные по Биньямину. Оберштурмбанфюрер обещал, что, буде еврей попадет в поле зрения немецких служб безопасности, то его оставят в покое. Герр Максимилиан обещал сам проследить за выполнением распоряжения. Из Польши он ехал в Париж, с остановками дома, в Берлине, и в Бельгии.
Очкарика можно было бы убрать и руками немцев, но требовалось проверить Горскую. Осенью, Петр отправлялся в Европу.
– Вернусь, – улыбнулся он, – возьму Тонечку с Володей, и отдохнем на озере Рица. Бархатный сезон, Тонечке понравится. Товарищ Сталин нас приглашал. Степан пусть в Западном округе сидит, занимается аэродромами… – Петр, нехотя, понимал, что, все равно, брат когда-то окажется в Москве, и его придется знакомить с Тонечкой. Воронову было стыдно за такого родственника, перед женой.
Петр надеялся, что Кукушка не пройдет проверку, ее отзовут в Москву, вместе с дочерью, а они с Тонечкой и Володей обоснуются в Цюрихе. «Импорт-Экспорт Рихтера» переходил в руки нового владельца. Петр собирался остаться в Швейцарии, пока Володя не пойдет в школу. Он говорил с Тонечкой, жена согласилась. Ей тоже хотелось, чтобы мальчик стал октябренком и пионером. Воронов ожидал, что, после Швейцарии он возглавит в наркомате какой-нибудь отдел.
Кусты зашевелились. Фон Рабе медленно, аккуратно, не делая лишних движений, навел ружье. Вчера, когда они ждали в засаде кабанов, Петр убедился, что герр Максимилиан отличный, хладнокровный охотник.
Туман рассеялся.
Она вышла на лужайку, осторожно переступая хрупкими копытцами, маленькая, изящная, с темно-рыжей шерсткой. Фон Рабе смотрел на стройную шею, на большие уши. Она стояла, осматриваясь. Из кустов выбрался козленок. Он прижался к матери, косуля лизнула его голову и подтолкнула к траве. Максимилиан вспомнил, стершиеся, давно не видные, шрамы, на животе заключенной 1103. Косуля подняла большие глаза, цвета жженого сахара. Фон Рабе не двигался. Едва заметным движением, он повел ружьем в сторону Петра.
– Я вчера ему выстрел уступил, – Воронов едва дышал. Петру хотелось одной пулей свалить и мать, и козленка. Ружье дернулось, передние ноги косули подломились. Она рухнула на траву, прикрыв собой малыша. Воронов услышал жалобный, высокий вскрик. Он достал охотничий нож: «Пойдемте, герр Максимилиан. Зверя надо свежевать сразу. Печень будет вкуснее». Воронов широкими шагами направился на луг, где по траве растекалась темная, дымящаяся, кровь.
Гостиную магната украшали неплохие пейзажи.