Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая
Шрифт:
– Она, наверное, европейка. Бедное дитя, отец о нем заботится, любит его, но матери никто не заменит… – Регина, ночью, сжала в кулаке угол одеяла:
– У вас разные дороги. Он аристократ, не еврей. Забудь о нем, забудь… – доктор Судаков, встретил девушек, во главе с Региной, на вокзале. Он коротко кивнул, увидев их одежду: «Хорошо».
Регина заметила, как смотрит на нее кузен Авраам. В обычно спокойных, серых глазах мелькало жадное, настойчивое выражение. Он выделял Регину из всех остальных, но группа знала, что они дальние родственники, в этом ничего странного
– Он может начать… – Регина отогнала эти мысли:
– Он никогда так не поступит. Я сказала, что в Израиле мы все решим. Он подождет… – девушка, незаметно, сжала тонкие пальцы:
– А что потом? Он хороший человек, достойный, он меня любит. Поставим хупу, я останусь в кибуце, а он уедет обратно в Европу. Я буду его ждать. А если ребенок родится? Но так нельзя, не по любви… – Регина, не выспавшись, зевала, по дороге на вокзал.
Наримуне заметил, что она берется за вещевой мешок. Остальные, судя по всему, сидели в вагоне. Он подошел ближе. Аарон, удивленно, сказал:
– Ты что здесь… – граф ничего не слышал. Под серо-голубыми, большими глазами виднелись темные круги. Она прикусила губу:
– Кузен, вы работали, всю ночь, с визами. Не стоило… Вы малыша одного оставили… – Наримуне подхватил мешок. Граф, нарочито весело, сказал:
– Меня такси ждет, а Йошикуни спокойно спит. Он поздняя пташка. Впрочем, вы знаете… – Регина знала.
За три дня она привыкла к легкому топоту ног ребенка. Мальчик появлялся на кухне ближе к десяти утра. Регина успевала накормить завтраком дипломатов, поесть сама, и поставить на плиту кастрюли с обедом. Она сидела, за чашкой кофе, читая газету, на идиш. Йошикуни залезал к ней на колени:
– Молока. Хочу молока, с вафлями, мамочка… – Регина гладила черные волосы мальчика: «Сначала умоемся, и почистим зубы». Он был тепленький, с растрепанной головой. Набирая в ладошки воду, он смешно фыркал. После умывания у него на носу, все равно, оставался зубной порошок. Регина целовала прохладные щечки: «Сейчас будут вафли, мой милый».
Наримуне помог ей зайти в вагон и передал мешок:
– Хорошей дороги… – он замялся, – кузина. Спасибо за все, за то, что вы… – она часто дышала, щеки раскраснелись. Регина сглотнула:
– Скажите маленькому, что я напишу, из Палестины. Швеция нейтральная страна, письмо дойдет. Напишу, пришлю рисунки, сувениры… – она взяла адрес Наримуне. Граф смотрел на нее:
– Может быть, попросить, чтобы она и мне написала? Короткую весточку, чтобы узнать, как у нее дела. Она, наверное, замуж выйдет, за еврея. Нет, зачем, зачем… – локомотив свистнул. Регина услышала смешливый голос: «Это, наверное, и есть его светлость граф?». Белокурая голова Волка высунулась в растворенные двери тамбура. Забрав у Регины мешок, он подал руку Наримуне:
– Я о вас много слышал, рад знакомству. Хотя бы так, на ходу… – Наримуне опустил глаза. Волк был в потрепанном, старом пиджаке. Граф увидел застегнутый манжет рубашки:
– Аарон мне говорил. У нас, в Японии, тоже такие люди есть… – голубые, яркие, как
Наримуне хотел.
Спрыгнув на перрон, он помахал Регине-сан. Дверь вагона захлопнули. Она стояла, засунув руки в карманы куртки. Наримуне показалось, что ее глаза заблестели. Девушка пошла в вагон, поезд тронулся. Регина остановилась посреди прохода, забитого корзинами и мешками. Авраам, с деревянной лавки, пристально взглянул на нее. Кузен подвинулся, освобождая место рядом. Она протянула руку за мешком. Волк наклонился к ее уху:
– Поезд еще не разогнался, кузина… – Регина, внезапно, резко повернулась. Она пробормотала: «Простите… Простите, кузен Авраам…»
Выскочив в тамбур, девушка рванула на себя дверь, расталкивая людей, вдыхая дым дешевых папирос. Стучали колеса, Регине в лицо ударил теплый ветер. Волк, опередив ее, ловко спрыгнул на откос путей, удержавшись на гравии:
– Я здесь, кузина. Не бойтесь! – он протянул руки. Регина сорвалась с подножки, прямо в его объятья. Дизель уходил на юг. Волк помог девушке взобраться не перрон: «Бегите!»
Регина побежала.
Прыгая, она подвернула ногу и сейчас прихрамывала. Она нашла глазами прямую спину Наримуне, в сером пиджаке. Граф говорил о чем-то с равом Горовицем:
– Пусть он повернется, – загадала Регина, – пожалуйста, пусть повернется… – щиколотка болела, но девушка, все равно, ковыляла по перрону. Он повернулся. Наримуне, вздрогнув, побежал к ней. Регина, оказавшись в его руках, всхлипнула:
– Я не могла, не могла никуда уехать. Я тебя люблю… – она увидела знакомую улыбку. Наримуне, на мгновение, отстранился. Граф, церемонно сказал:
– Я очень рад, Регина-сан. Это большая честь, для меня… – у нее были мягкие, теплые губы, от нее пахло паровозной гарью. Он целовал мокрые щеки, длинные ресницы, шептал ей что-то ласковое, не видя никого вокруг. На плечо Наримуне легла крепкая рука, знакомый голос усмехнулся: «Я принес багаж, ваша светлость». Волк смотрел на утреннее, голубое небо.
Рав Горовиц подошел к ним, Регина испугалась:
– Он меня ругать будет, за то, что я не уехала… – однако Аарон даже не обратил внимания на нее и Наримуне. Он тоже поднял голову. Музыка в репродукторе оборвалась. Диктор, перекрывая свист локомотивов, заговорил на литовском языке. Толпа затихла, Регина прислушалась, Наримуне взял ее за руку. У него были крепкие, надежные пальцы. У Регины быстро, лихорадочно, билось сердце. Она облизала губы:
– Немцы вошли в Париж… И еще… – она ловила знакомые слова… – советские войска атаковали границу Литвы, СССР предъявил ультиматум… – Аарон вздохнул: «Это понятно». Самолеты неслись низко, на крыльях виднелись красные звезды. Тройка истребителей исчезла над черепичной крышей вокзала, диктор продолжал говорить. Регина спохватилась: «Максим… Почему вы остались, вы хотели…»
Натянув кепку, он сплюнул в пыль перрона:
– Чутье, кузина Регина. Своими делами я заняться успею. Мне показалось, что я здесь нужнее… – закурив папироску, Максим велел: