Вельяминовы. За горизонт. Книга 1
Шрифт:
– Он такой сонный… – улыбалась девушка, – он оправился, скоро мы поедем дальше…
На обрезание они с ребецин не ходили, просидев всю церемонию в боковой комнатушке. Фаина услышала обиженный плач, из-за деревянной стенки, ребецин отпустила ее руку:
– Вот и все. Сейчас принесу Исаака, сына Элиэзера… – деда Фаины тоже звали Лазарем. Реб Яаков, на трапезе, смешливо сказал:
– Сандак у нас почти отцом вышел. Впрочем, как говорится, нехорошо человеку жить одному. Может быть, скоро случится еще одна симха, торжество… – Фаина тогда поняла:
–
– Фотографии твои со щитов не сняли, – сообщила ребецин, – я так тебя узнала, на рынке. Я сразу поняла, что милиционер к тебе бежит… – они занимались леденцами. Исаак спокойно спал на топчане, в тени холщовой занавески. Золотистый сироп полился в формочку, Фаина облизала палец:
– Поэтому вы меня за руку схватили, вывели через боковой вход… – Хая-Голда кивнула:
– Я видела твою фамилию, под снимком. Что бы ты ни сделала, нельзя позволять дочери Израиля сгинуть бесследно… – Фаина, горько, подумала:
– Что бы я ни сделала… Старики меня не спрашивают, я сама хочу обо всем забыть, но нельзя такое скрывать, если… – щеки залила краска, ребецин отобрала у нее формочку:
– Реб Лейзер обувь принес, – невзначай сказала она, – примеришь потом. Руки у него золотые. Он мезузы пишет, туфли может сшить, на кухне отлично управляется. Голова у него тоже светлая, настоящий талмид хахам, как говорят мудрецы… – в последние дни Хая-Голда упоминала Лейзера к месту и не к месту. Фаина узнала, что бывший зэка не подал ей руки вовсе не потому, что невежлив:
– Нельзя трогать чужую женщину, – объяснила Хая-Голда, – только близкую родственницу… – Фаина подобрала папильотку:
– Но вы говорите, что нельзя смотреть на женские волосы. На трапезах я в платке, мы с вами везде сидим отдельно… – в шабат они с Хаей-Голдой ходили слушать чтение Торы. Женщины в синагоге устраивались за потрепанной занавеской. Ребецин показала Фаине главные молитвы:
– Сегодня Лейзер Тору читает, – заметила она, – впрочем, он почти всегда читает. У ребе Яакова глаза не те, что были… – свиток привезли в Алма-Ату до войны. Глухой, надтреснутый голос Лейзера, оказался неожиданно сильным:
– Слух у него хороший, – со знанием дела сказала ребецин, – но лагеря здоровья не прибавляют. До войны, в ешиве, он всегда вел молитву. Голос у него был красивый… – Фаина подумала:
– Он и сам красивый. Только он выглядит старше своих лет, из-за седины… – на трапезах, выслушав кидуш, они с Хаей-Голдой тоже усаживались за занавеской. Вино в синагоге ставили изюмное. Ребецин дала ей рецепт:
– Пригодится, – туманно сказала пожилая женщина, – записывай, насчет кухни, насчет ребенка… – получив школьную тетрадку, Фаина записывала рецепты кисло-сладкого мяса и фаршированной рыбы, халы для Шабата и миндального печенья, для Песаха, укропной воды, от колик, и ванночки для потницы. Ребецин велела ей послать весточку, в Алма-Ату:
– Когда обустроишься на одном месте, получишь новый паспорт, метрику, на Исаака, напиши нам, – сказала она, – мы будем знать, что с вами, то есть с тобой, все в порядке… – ребецин полюбовалась рыжими, завитыми локонами, падающими на крепдешин закрытой блузки:
– Даже вдовам и разведенным, в таком деле… – со значением сказала она, – раввины разрешают не покрывать голову. Ты молодая девушка, вы не в синагоге… – Хая-Голда прислушалась:
– Пришел. С Исааком я посижу, не волнуйся… – в приоткрытую дверь Фаина заметила темную кепку Лейзера:
– Сватовство, – вспомнила она старинное слово, – Хая-Голда тоже со сватом замуж выходила, в Екатеринославе. Ее мать вообще видела жениха один раз, перед самой хупой… – ребецин успокоила ее:
– Сейчас так не делают. Вы только посидите, поговорите… – сердце застучало, Фаина поднялась:
– Поговорите. Надо все сказать, он ничего обо мне не знает… – реб Лейзер стоял на пороге, с пучком полевых цветов и дешевой, ярко раскрашенной погремушкой.
Фаина подалась вперед:
– Вы садитесь… – голос задрожал, – спасибо за подарки… – он протягивал букет:
– Не знаю, понравится ли вам. Я еще никогда не… – у Лейзера перехватило дыхание:
– Словно лилия, между тернами. Это о ней, о Фаине, сказано… – девушка приняла цветы:
– Нельзя его трогать, – напомнила себе Фаина, – ему будет неловко. Он постригся, причесал бороду… – Лейзер обычно поднимался в четыре утра. Миква в синагоге была ветхой. Они с равом Яаковом часто чинили конструкцию:
– Никто и не окунается, кроме нас, – подумал Лейзер, – а женская миква стоит заброшенной. Если все сложится… – большая рука задрожала, – надо привести все в порядок… – после утренней молитвы он шел на рынок. Сегодня, закончив смену, к полудню, Лейзер заглянул к базарному парикмахеру. Поднявшись на второй этаж, он долго болтался у лотка с игрушками:
– Берите что-нибудь, гражданин, – не выдержала продавщица, – у меня тоже обед, как у всех людей… – поинтересовавшись, что подходит младенцу, Лейзер получил жестяной шарик, на длинной ручке. Букет он купил по дешевке, у старухи из пригорода, торговавшей огурцами. Лейзер понятия не имел, какие цветы нравятся женщинам:
– До войны меня не сватали, я был слишком молод. Потом были только партизанский отряд и лагерь… – в кенгирском восстании мужская и женская зоны объединились. Многие зэка, как выражались товарищи Бергера, не стали терять времени. Он смотрел в пол:
– Но я не мог, Тора такое запрещает. Я старался соблюдать кашрут, сидел в БУРе, за отказ от работы, в шабат. Я не хотел размениваться… – он в первый раз стоял так близко от женщины:
– В отряде многие ходили в лес, где мы селили беженцев из гетто, – вспомнил Лейзер, – но это еще хуже. Почти все женщины из города были замужем, что еще больший грех… – от нее пахло сладостями:
– Они с ребецин варили леденцы… – погремушка звякнула, – я совсем не знаю, что сказать… – он хотел сказать, что ее глаза похожи на очи голубки: