Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Чего бы и не объездить, дело знакомое… – старик взял еще папиросу, – а коней, оказывается, британскому государю подарил какой-то герцог ихний, вроде великих князей наших… – Джон чуть не сказал: «Экзетер»:
– Маша говорила, что ее Лорд, в Куйбышеве, тоже был крови наших коней. Но Лорд скаковой жеребец, за их родословными следят, а здесь деревня…
Корней Васильевич взглянул в туман:
– Значит, выводят мне жеребца. Ох, Иван Иванович, видел бы ты его. Белый, словно кипень, красавец сказочный, а глаз у него черный, дикий. Натерпелся я с ним, полгода возился, как с невестой… – прислушавшись, Хомутов тихонько
Конек у телеги, встрепенувшись, заржал. Старик поднялся:
– Пришел, красавец мой… – Джон узнал гордую стать большого, ухоженного жеребца. Серый в яблоках конь, появившись из тумана, прянув ушами, доверчиво потерся головой о плечо старика:
– Я его здесь держу… – Корней Васильевич обнял коня, – он у меня вольная лошадь. Седло он знает, но он не ради седла на свет появился. Пусть живет, радуется свободе… – старик помолчал, – он потомок того коня императорского. В шестнадцатом году меня списали из армии по ранению, с двумя Георгиями, и я в Царском Селе с невестой своей обвенчался. Мой бывший командир, великий князь Андрей Владимирович, стал моим шафером, а коня мне на свадьбу подарил сам император…
Оставив хозяина, жеребец подошел к Джону. Нежные губы коснулись ладони герцога. Джон протянул лошади корочку хлеба:
– Донские крови у него тоже есть, – добавил старик, – я его забрал с конезавода, как оттуда… – он указал на север, – вернулся. Куда казаку без коня, без него я и не казак вовсе. Шесть лет ему, он в самой поре…
Аккуратно сжевав хлеб, жеребец приник головой к щеке Джона. Герцог коснулся губами мягкого уха, потрепал лошадь по холке:
– Ты коней любишь, – утвердительно сказал старик, – лицо у тебя такое. Он у меня тоже нравный, – Корней Васильевич погладил жеребца, – но к тебе потянулся. Он людей чует, хорошего человека от плохого сразу отличит… – конь отправился в блестящие росой заросли высокой травы. Старик зевнул:
– Пора и на покой… – он подвинул корягу глубже в костер, – на рассвете пойдем на рыбалку, расскажу тебе, что далее случилось… – огонь рассыпался стайкой искр. Перевернув лодку, расстелив на песке казакин, старик перекрестился:
– Доброй ночи тебе, Иван Иванович… – Джон долго сидел над костром, слушая плеск рыбы в реке, редкий храп засыпающих лошадей.
В темноте поблескивали медные гирьки старинных ходиков. В сенях из жестяного рукомойника мерно капала вода. В сторожке пахло дымом и сухими травами. Белокурые, мягкие волосы рассыпались по ветхой лоскутной наволочке. Одеяла здесь не было, лежанку накрыли истертой кошмой. Шерстинка колола Генриху плечо, но юноша и не думал шевелиться. Даже во сне Маша обнимала его, уютно устроив голову на груди. Генрих слушал ее спокойное дыхание:
– Все так просто, – понял он, – оказывается, проще и не бывает. Волк рассказывал мне кое-что, я слышал всякое от парней в общежитии, но никто не говорил о главном… – главным было то, что Маша стала частью него:
– Как рука, – он осторожно подвигал пальцами, – как сердце… – его сердце, наконец, забилось ровно, – как вся она. Мы теперь вместе, навсегда, до конца наших дней… – сомкнув руки на нежной спине девушки, он погладил выступающие позвонки:
– Словно камешки, – ласково подумал Генрих, – а еще грудь, ноги, шея и губы… – ему хотелось поцеловать все эти места:
– И не только поцеловать, – Генрих поворочался, – потерпи, дай ей отдохнуть. Она устала после всего случившегося… – голубой глаз приоткрылся. Со сна она немного хрипела:
– Я не устала… – Маша потерлась носом о его щеку, – я люблю тебя, милый мой. Я не думала, что это бывает так… – крепкие руки обнимали ее за талию, спускались ниже:
– Просто, – выдохнула Маша, – легко, словно… – она задумалась, – словно ты часть меня… – Генрих кивнул:
– Так и есть. И сказал Господь:
– Поэтому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть… – он провел губами по жаркой шее. Маша шепнула:
– Тайна сия велика есть, но мы с тобой ее узнали, милый… – о венчании они не говорили:
– Все и так ясно… – подумал Генрих, – мы обвенчаемся, когда окажемся в безопасности. Мы муж и жена перед Богом, остальное неважно… – Маша хотела отдать ему кольцо со змейкой. Генрих остановил ее руку:
– Пусть будет у тебя, – сказал юноша, – это твое семейное наследие. Я тебе еще подарю самое лучшее кольцо, любовь моя… – она приблизила губы к его уху:
– Все равно, где венчаться, – неслышно сказала Маша, – твоя мама католичка, мой папа старообрядец, а у них все получилось… – Генрих кивнул:
– И у нас получится. Максим растет православным, а наши дети сами выберут, что им больше по душе… – Генрих признался Маше, что хочет стать священником:
– Меня крестил пастор Бонхоффер, замученный нацистами, – вздохнул юноша, – мой отец хотел, своей смертью искупить грехи Германии. Но сейчас надо не умирать, а жить… – Маша не выпускала его ладонь:
– Жить так, чтобы нашим детям не было стыдно за нас… – Генрих добавил:
– Жить так, чтобы моя страна, мой народ, опять объединились… – он не собирался ничего скрывать от Маши:
– Я строил Стену, – невесело признался Генрих, – но теперь мне надо разрушить то, что я возвел, милая… – оказавшись в безопасности, он хотел вернуться в Западный Берлин:
– Я закончу семинарию, получу приход, – он взглянул на туман за окном сторожки, – но моим главным делом станет помощь тем, кто страдает за Стеной… – Генрих рассказал Маше и о сестре Каритас:
– Ей шел седьмой десяток, – добавил юноша, – но она была настоящим воином Христа, как здешние тайные верующие. Она любила говорить, что горчичное зерно, меньше всех семян, вырастая, становится деревом и птицы небесные укрываются в его ветвях… – Маша поцеловала его темные ресницы:
– У нас тоже так случилось, милый… – девушка улыбалась, – когда мы встретились в Москве, словно горчичное зерно бросили в землю, но теперь мы с тобой стали древом единым… – Маша вернулась к напевному, монастырскому говорку:
– Стали, – подтвердил Генрих, – и больше не расстанемся, Маша… – они не знали, как дядя собирается выбраться из России:
– Наверное, нам придется какое-то побыть в СССР, – сказал Маше Генрих, – границы на юге перекрыли, нас разыскивают. Хотя документы Миллера надежные, Комитет о них не знает… – Маша приподнялась на локте: