Венчание со страхом
Шрифт:
— Выходит, эти камни не подлинные?
Старичок горделиво усмехнулся.
— Даже по снимкам видно — это, молодой человек, мои экспериментальные образцы. Не хвалясь скажу: положите их рядом с везерскими шедеврами, и лучшие эксперты сто раз подумают, прежде чем вынесут вердикт, что есть что.
— Но вы отличаете свою работу сразу?
— Несомненно.
— А для чего вы их сделали? И когда?
— Года четыре… да, четыре с половиной назад. Мы хотели иметь качественные копии для нашего собрания.
Это и был главный повод. А потом профессор Горев пожелал использовать
— А сколько всего вы сделали таких вот образцов?
— Не помню точно — двенадцать, шестнадцать. Были и неудачные, брак, так сказать.
— А где они хранились? Где эта партия рубил сейчас?
— Ну, три у меня в лаборатории — там, на верхней полке. Вон, полюбуйтесь. Четыре мы передали на кафедру первобытной техники в МГУ. Остальные у меня все забрали.
— Кто?
— Ольгин Александр Николаевич и его сотрудники. После отъезда профессора Горева в Америку Ольгин возглавил нашу ведущую лабораторию.
— Сколько точно рубил вы ему передали?
— Я же сказал, я не помню их количества, но он забрал все, кроме этих вот семи. Молодой человек, а позвольте тогда встречный вопрос. Вы представились сотрудником такого серьезного учреждения… а что, собственно, произошло? Почему вас так заинтересовала мустьерская культура? Откуда у вас фотографии этих вот образцов?
— Из уголовного дела. Камни, на них изображенные, были нами изъяты с мест убийств как орудия преступлений.
В лаборатории повисла тишина. Пухов всплеснул руками, вскочил со стула, потом снова сел: встревоженный, изумленный, похожий на старого взъерошенного воробья на протезе, если бы только такие водились на московских улицах.
Наконец, справившись с удушьем, он возопил:
— С убийств?! Мать моя начальница!
— Убиты Борис Ильич, два… три человека. Вот здесь на снимках видны темные пятна на камнях — это следы крови.
— Мать… мать моя начальница. — Пухов сдернул очки и низко наклонился над снимками.
— На базе в Новоспасском недавно произошла кража, — осторожно заметил Никита. — Быть может, и здесь у вас нечто подобное случалось?
— Нет, нет, что вы! Я работаю тут вот уже сорок лет, хранил бог.
— Итак, все мустьерские образцы вы передали Ольгину. А когда все-таки это произошло, поточнее, если можно.
— Кажется, в начале апреля… Да, именно! — Старичок вытирал клетчатым платком вспотевшую от волнения лысину. — Они как раз переезжали в летний стационар — на базу — и забрали их с собой.
— А кто конкретно забирал? Один Ольгин?
— Нет, не один. Он, Олег Званцев — это наш сотрудник…
— Я его знаю, еще кто?
— Ихний лаборант, молоденький такой, имени не знаю, И… Витя.
— Витя?
— Ну да. Племянник Балашовой Нинель Григорьевны — Виктор Павлов.
— Он что, сотрудник музея?
— Нет, он племянник…
— А что же здесь у вас племянник делает?
— Ну, он иногда бывает у нас, мы его все хорошо знаем. Часто он выручал нас с транспортом, еще кое с чем помогал, когда Балашова его просила. В тот раз его просил Ольгин — ну, с переездом на базу помочь. Видите ли, у нас в институте по штату полагается две машины:
Колосов слушал, кивал.
— Как, вы сказали, фамилия этого племянника? — спросил он.
— Павлов. Виктор Павлов.
— А где его повидать можно? Где работает, не знаете?
— Где-то в туристическом агентстве. Я дам вам его рабочий телефон. Он славный парень, отзывчивый. Балашовой повезло с племянником, сейчас молодежь-то не больно стариков слушает.
Никита только мрачно хмыкнул. Записал продиктованный телефон племянника.
— А вы не знаете, где могут на базе эти ваши образцы храниться? — спросил он, пряча блокнот.
— Увы, молодой человек, не могу вам сказать. Я в этом году там не был — хвори мои, немощи.
— Но взять то их, наверное, любой может, так? Доступ-то к ним свободный?
— Конечно. Это же всего лишь экспериментальные образцы. Их в опытах используют, портят. Вот если бы это были подлинные артефакты, тогда, естественно, мы бы… — он все говорил, говорил, убеждал кого-то, кашлял.
А Никита все кивал, слушал.
— Подумать только — убийства! Моими-то образцами! Молодой человек, вы просто обязаны, слышите? Обязаны во всем разобраться, — волновался Пухов. — Установите истину, кто посмел так нагло воспользоваться… в таком ужасном деле… Боже… Вы, надеюсь, не подозреваете, что я… причастен?
Никита молча смерил взглядом его протез и покачал головой.
— Вот слава богу… успокоили… Это в мои-то годы! При таких-то болезнях — ведь астма, артрит, камень в мочевом пузыре… Вот такое дело, да… А не хотите взглянуть на те, что я оставил себе? Вон они все целы, все…
Колосов приподнялся на носки и взглянул. Да, лежат себе мустьерские рубила. Целехонькие, те самые, как и тот булыжник, которым орудовал атлет-шимпанзе, те самые, что разбили головы трем старухам. Те самые, что… Откуда-то из тайников памяти выплыла картина, которую он никак не мог позабыть, потому что она наполняла его душу странным смятением и неуверенностью: стенд, черный бархат, а на нем — раздробленные черепа древних звероподобных существ, каких-то обезьянолюдей…
— Борис Ильич, а вот неандертальский человек… он мог пользоваться подлинником вот этих образцов? — спросил Никита.
Пухов пожал плечами.
— Мустьерская культура намного древнее, чем те орудия, что найдены на его стоянках. Но… время в те незапамятные дни шло очень медленно, прогресс двигался еще медленнее. Рубило же всегда было универсальным и традиционным орудием труда. Может быть, какое-нибудь консервативное племя неандертальцев и сохранило навыки вот такой допотопной обработки… хотя, нет, утверждать ничего не буду, не могу, не привык вот так, голословно.