Венчание со страхом
Шрифт:
— Твою? А-а, ладно. Ну, давай свою. Молодость вспомним, Витюша. — Кравченко медленно поднялся. — Армрестлинг, значит. Ну, пусть будет так. Нэхай его. Серега нас рассудит.
Он и Павлов тут же уселись за ветхий дачный стол, сцепили руки, пробуя кто кого. Катя только щурилась на огонь: Павлов против верзилы Кравченко явно не тянул. Что он вдруг так?
— Ну и лапища у вас, Вадим Андреевич.
— Ти-хо. Разговорчики в строю. Ну, князь, считай. Начали.
Катя встала и, слегка пошатываясь, направилась к дому. Если они это так перед ней выкаблучиваются, она найдет
Знакомым холодом стянуло затылок. Катя провела по лицу ладонью, словно пытаясь смести с него нечто, мучившее ее вот уже целый день. Оглянулась на спящего китайчонка, погасила ночник и выскользнула в сад.
— Вся сила не в плече, а в кисти. Вот здесь, — донесся от костра уверенный голос Павлова.
— Вот зараза, как это я… действительно ведь до риз напился, — это Кравченко бормочет, запинаясь.
— Да, Вадя, красиво он тебя уложил, ничего тут не попишешь, — резюме Мещерского. — А ты наперед не хвастай.
Катя прислушалась: Кравченко, выходит, продул свой армрестлинг или как там его. Павлов победил, он…
— Катя, вы что тут в одиночестве? — Он стоял перед ней, преграждая путь. Слегка потирал левой рукой правое запястье и смотрел в упор, не отводя взора.
— Мальчик уснул. Не шумите, пожалуйста.
— Да его из пушки не разбудишь.
— Я забыла. Верно.
— Винограда хотите?
— Вы меня все время, Виктор, пытаетесь чем-то угостить.
— Это разве плохо?
— Нет, просто я сыта. Спасибо. Нам пора.
— Вы что, ехать хотите?
— Да.
Павлов чуть усмехнулся.
— Сейчас? Ну, я бы сейчас не пустил за руль ни того ни другого. Небезопасно это. И сам не сел бы.
Катя оглянулась на своих приятелей: да уж. В этом ты, несомненно, прав.
— Поздно уже, — она терялась под его упорным взглядом. — Который час?
Он закинул голову, посмотрел на звезды, горохом высыпавшие на непроглядном небе.
— Час, половина второго. Какая разница? Ночь.
— Ночь… Но нам возвращаться надо. И потом, есть еще кое-что важное, мы совсем забыли, зачем сюда приехали.
— Это важное на Речной улице?
— Да.
— Вы по-прежнему занимаетесь тем делом?
— Каким делом?
— Здешним страхолюдом-детоубийцей?
— По-прежнему. Мы его скоро поймаем.
— Скоро?
— Да.
Павлов все смотрел вверх, на звезды.
— У ребят хмель пройдет. Утречком окунутся, вообще как рукой снимет. Но сейчас им с колесами
— Нет, нет, спасибо.
Он смотрел на нее все так же настойчиво, насмешливо и печально.
— Не надо волноваться. Я же сказал — пальцем не коснусь. Мое слово твердо.
Катя вернулась в дом. Скинула босоножки. Забралась с ногами на диван, свернулась калачиком, напряженно вглядываясь в тьму за окном. Исступленно стрекотали цикады. На станции прошел поезд, загудел в ночи. «Я все равно тут не усну. Не могу, не должна. Потому что мне надо… надо…» Голова ее клонилась все ниже, ниже, ткнулась в теплую подушку. И не было уже сил оторвать ее от этих мягких, пахнущих мылом глубин.
Через минуту Катя уже спала, ровно дыша. Ей снились грядки, усеянные клубникой. Ало-зеленые грядки до самого горизонта.
Пробудилась она от того, что кто-то тихонько потряс ее за плечо. В сонно-перламутровом мареве перед ней плыло лицо склонившегося над диваном Кравченко.
— Эй, соня, вставай. Смотри, какая благодать. Поехали купаться.
— Сколько сейчас времени? — прошептала Катя.
— Начало шестого. Утро — загляденье. Птички поют. Вода как парное молоко сейчас. Поехали, ну!
— Ты с ума сошел… Все развлекаешься… Говорил, наведем тут порядок… арбайтн, а сам… а я, я сплю… — и она снова провалилась в теплую ласковую дрему.
Однако сколько продолжалась эта самая нирвана, она так и не узнала — двадцать минут, полчаса. Неоспоримо было только то, что Кравченко и Мещерский действительно уехали освежаться на канал, время близилось к шести, а потом раздался тот самый звук, от которого она окончательно проснулась. Открыла глаза и приподнялась на локте. Это было нечто необычное, испугавшее ее еще там, во сне, — сдавленный вопль, тонкий вой, плач.
Катя спустила ноги с дивана.
— Эй, кто-нибудь! Где вы все?
Тишина. Она кое-как застегнула босоножки, оправила смявшийся сарафан. Вышла на террасу и увидела, что постель Чен Э пуста.
— Эй, Виктор, где вы все?
И снова ей никто не отозвался. Катя спустилась в сад. На траве, на листьях деревьев дрожали капельки росы.
Утро было пепельным, туманным, но очень теплым. Сквозь туман на востоке пробивались первые лучи солнца. В глубине сада заливисто радовалась жизни какая-то птаха. Под яблоней бегала серенькая трясогузка.
Катя осторожно обогнула дом — опять никого. И вдруг позади нее сильно хлопнула калитка. Она обернулась, миновала кусты смородины. По дороге от калитки несся Чен Э — в спальной пижамке, в тапочках на босу ногу. Внезапно он повернул назад и заметался вдоль забора. Лицо китайчонка утратило смуглоту, теперь оно было белым с желтизной, испуганным, по щекам текли слезы, но он молчал. Он то беспомощно взмахивал руками, то прижимал кулачки к груди, а то вдруг принимался колотить по забору. И тут, глядя на ребенка, Катя внезапно вспомнила, ее осенило: «Крюгер, ведь про него говорил тот мальчишка, Кешка говорил нам с Ирой, вот кто!»