Вендетта
Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Чтобы тот, кто прочтет следующие страницы, не счел эту историю совершенно невероятной, возможно, есть необходимость сообщить, что ее ключевые моменты основаны на реальных событиях, которые имели место в Неаполе во время опустошительной эпидемии холеры в 1884 году. Мы достоверно знаем из хроник ежедневной прессы, что неверность жен, к несчастью, принимает повсеместное распространение и становится даже слишком частой для миролюбивого общества с хорошей репутацией. Не так широко известны случаи мести оскорбленного мужа, нечасто он смеет взять правосудие в собственные руки, поскольку в Англии по крайней мере подобная смелость с его стороны, несомненно, была бы воспринята, как еще худшее преступление, чем то, которым лично он был обречен на страдания. Однако в Италии дело обстоит иначе: многословие, бюрократия и нерешительные вердикты присяжных там не считаются достаточно эффективными средствами для того, чтобы восстановить поруганную честь и опозоренное имя мужчины. И таким
Глава 1
Я, пишущий эти строки, – мертвый человек. Мертвый официально и в полном соответствии с законом, мертвый и давно похороненный. Если вы спросите в моем родном городе, то местные жители расскажут, что я стал одной из многочисленных жертв холеры, которая свирепствовала в Неаполе в 1884 году и что мои бренные останки покоятся в фамильном склепе моих предков. Итак, я мертв, но в то же время я живу! Я чувствую горячую кровь, бегущую по моим венам, – кровь тридцатилетнего сильного мужчины в самом расцвете молодости, которая поддерживает во мне жизнь и придает глазам яркость и остроту, мускулам – стальную силу, рукам – железную хватку, – и все это составляет мое крепкое тело, которым я счастлив обладать. Да! Я жив, хоть и объявлен мертвым; жив и исполнен человеческой силы; и даже скорбь не оставила на мне значительных отметин, за исключением одной. Мои волосы, бывшие когда-то эбеново-черными, стали теперь белыми, словно снег Альпийских гор, хотя тугие кудри и продолжают виться, как прежде.
«Наследственность?» – удивился один из врачей, когда осматривал мои матовые локоны.
«Внезапный шок?» – предположил другой.
«Последствие воздействия сильного жара?» – сказал третий.
И ни один из них не ответил верно. Вот что я сделал однажды. Я поведал свою историю одному человеку, с которым познакомился случайно, – одному известному своими медицинскими познаниями и добротой. Он выслушал меня до конца с очевидным недоверием и даже тревогой, предположив, что я, возможно, сумасшедший. С тех пор я никогда и никому больше об этом не рассказывал.
Однако сейчас я пишу. Я далек от всех преследований, так что могу откровенно изложить всю правду. Я опущу перо в свою собственную кровь, если захочу, и ни один человек не сможет помешать мне! Зеленая тишина обширного южноамериканского леса окружает меня – это величественная тишина девственной природы, почти нетронутой безжалостной цивилизацией, приют тихого спокойствия, тонко нарушаемого лишь трепетом крыльев да мягкими голосами птиц, а также нежным или бурным ропотом свободнорожденных небесных ветров. Внутри этого зачарованного круга я живу, здесь я снимаю груз тяжести со своего сердца, изливая переполненную чашу моей злобы и опустошая ее до последней капли. Мир должен узнать мою историю.
«Жив и в то же время мертв! Как же это возможно?» – спросите вы. Ах, друзья мои! Если вы хотите наверняка избавиться от своих умерших родственников, то для этого следует прибегнуть к кремации. А иначе, всякое может произойти! Кремация – самый лучший и единственно верный способ. Он чист и безопасен. И почему против него бытует столько предрассудков? Определенно лучше предать останки тех, кого мы любили (или делали вид, что любили) очищающему огню и свежему воздуху, чем засунуть их в холодный камень или опустить в сырую землю. Поскольку она скрывает жуткие вещи, неприятные, о которых обычно не говорят: длинных червей, слизистых существ со слепыми глазами и непригодными крыльями, – этих уродливых выкидышей мира насекомых, рожденных посреди ядовитых испарений, тех существ, чей один только вид может привести вас, о нежная женщина, в жуткую истерику, и вызовет у вас, о сильный мужчина, дрожь и отвращение! Однако есть кое-что и похуже, чем эти чисто физические явления, которые сопутствуют так называемым Христианским похоронам, и это – страшная неуверенность. Что если после того, как мы опустили ящик с останками нашего умершего родственника в землю или поставили его в склеп; что если после того, как мы носили приличную траурную одежду и натягивали на лица выражение нежной и смиренной печали; что, говорю я, если после всех предпринятых мер, призванных обеспечить уверенность в смерти, – их окажется фактически недостаточно? Что если в той тюрьме, куда мы запрятали покойника, двери окажутся не столь прочными, как мы воображали? Что если крепкому гробу предстоит быть вывернутым невероятно крепкими и сильными пальцами, что если наш покойный дорогой друг не окажется мертвым, но, подобно Лазарю, ему предстоит воскреснуть, чтобы бросить вызов нашей привязанности снова? Разве в этом случае не придется нам сильно пожалеть о том, что мы не воспользовались безопасным и классическим методом кремации? Особенно, если мы собирались унаследовать материальные богатства или немалую сумму денег, оставленные нам горько оплакиваемым родственником! Все мы – обманывающие себя лицемеры, ведь лишь немногие из нас действительно сожалеют о мертвых, немногие из нас поминают их с истинной нежностью и привязанностью. Но, видит Бог, эти люди заслуживают большего уважения, чем мы думаем.
Но позвольте мне вернуться к своему делу. Я, Фабио Романи, в последнее время покойный, собираюсь вести хронику событий одного короткого года – года, в котором уместились муки и пытки, которых бы хватило на целую жизнь! Один небольшой год! Один стремительный удар кинжала Времени! Он пронзил мое сердце, а рана все еще зияет и кровоточит, и каждая капля падающей крови – заражена.
Одного страдания, столь близкого для многих, я никогда не знал – бедности. Я родился богатым. Когда мой отец, граф Филиппо Романи, умер, оставив меня, тогда еще семнадцатилетнего парня, единственным наследником огромного состояния и главой известной семьи, то у меня появилось множество искренних друзей, которые с их обычной добротой пророчили худшие перспективы моему будущему. Нет, были даже такие, кто с нетерпением ждал моего физического и умственного уничтожения с определенной степенью злостного предвкушения, и они даже назывались почтенными людьми. Они пользовались уважением и располагали связями, их слово имело значительный вес, и на некоторое время я стал объектом их злонамеренных страхов. Я был рожден, согласно их ожиданиям, для того чтобы стать игроком, расточителем, алкоголиком, неисправимым ловеласом самого распутного характера. Тем не менее, странно признать, но я таким не стал. Хоть я и был неаполитанцем со всеми пламенными страстями и вспыльчивостью моей породы, однако я испытывал врожденное презрение к низменным порокам и необузданным вульгарным страстям. Азартная игра казалась мне верхом безумия, выпивка – разрушением здоровья и разума, а чрезмерная расточительность – оскорблением для бедняков. Я выбрал свой собственный образ жизни – средний курс между простотой и роскошью, разумное смешение уютного мира с увеселениями, отвечающими социальному положению, что обеспечивало мне ровное существование, которое не повреждало ни ума и ни тела.
Я жил тогда на вилле своего отца, в миниатюрном дворце из белого мрамора, расположенном на лесистой возвышенности, которая выходила на Неаполитанский залив. Моя территория удовольствия окаймлялась ароматными рощами апельсина и мирта, где сотни сладкоголосых соловьев насвистывали свои любовные мелодии золотой луне. Сверкающие фонтаны поднимались и падали в огромных каменных бассейнах, украшенных причудливой резьбой, и их прохладный шепчущий плеск освежал тишину горячего летнего воздуха. В этом тихом приюте я мирно прожил несколько счастливых лет в окружении книг и картин, где меня нередко навещали друзья: молодые люди, чьи вкусы более или менее совпадали с моими, а также те, кто был способен по достоинству оценить аромат и глубину цвета старинного вина.
О женщинах я знал мало или почти ничего. По правде сказать, я инстинктивно их избегал. Родители дочерей, достигших брачного возраста, часто приглашали меня в свои дома, но обычно я такие приглашения отклонял. Любимые книги предупреждали меня относительно женского общества, и я им верил и следовал их предупреждениям. Такая особенность подвергала меня насмешкам со стороны тех товарищей, которые имели склонность к любовным похождениям, но их веселые шутки о том, что они назвали моей «слабостью», никогда меня не затрагивали. Я доверял дружбе, а не любви, и у меня был настоящий друг – один, за кого в то время я с удовольствием отдал бы свою жизнь, тот, кто внушал мне самое глубокое уважение. Он, Гуидо Феррари, также иногда присоединялся к другим в добродушном осмеянии, которое я снискал к себе моей неприязнью к женщинам.
«Фи на вас, Фабио! – восклицал он. – Вы не почувствуете вкуса жизни, пока не испробуете нектара пары прелестных розовых губок! Вы не разгадаете тайны звезд, пока не погрузитесь в бездонную глубину глаз юной девы. Вы не познаете удовольствия, пока не сомкнете нетерпеливых объятий вокруг тонкой талии и не услышите биения страстного сердца около вашего собственного. Оставьте свои заплесневелые взгляды на жизнь! Поверьте, в ваших древних занудных философах не было ни капли мужества: по их венам текла жидкая вода вместо крови, а вся их клевета на женщин происходила из раздражения от собственных заслуженных разочарований. Те, кто упустил главный приз жизни, охотно убедили бы других, что его вовсе не стоит иметь. Неужели вы – человек с отточенным остроумием, горящими глазами, веселой улыбкой, чувственным телом, – не пополните собой списки влюбленных? Что там говорил Вольтер о слепом боге?
«Кем бы ты ни был, вот твой хозяин,Он им был, есть и будет всегда!»Когда мой друг говорил таким образом, я лишь улыбался, но ничего ему не отвечал. Его аргументы не убеждали меня. И все же я любил слушать подобные речи: его голос был мягок, как пение дрозда, а выражение глаз говорило красноречивее слов. Бог знает, как я любил моего друга! Бескорыстно, искренне, с той редкой нежностью, которую иногда чувствуют друг к другу школьники, но которая редко проявляется у взрослых мужчин. Я был счастлив в его обществе, как и он, казалось, в моем. Мы проводили большую часть времени вместе, он, как и я, пережил тяжкую потерю родителей в ранней юности, из-за чего и покинул родные места, чтобы найти собственный путь в жизни, который отвечал бы его вкусам и желаниям. Он выбрал искусство в качестве профессии и, хотя и прослыл довольно успешным живописцем, но оставался при этом настолько же бедным, насколько я был богатым. Я всячески старался исправить это пренебрежение фортуны с должной предусмотрительностью и деликатностью и давал ему столько комиссионных, сколько было возможно, чтобы не возбуждать его подозрений или не ранить его гордость. Он сильно меня привлекал, поскольку наши вкусы совпадали и мы имели общие ценности; короче говоря, я не желал ничего большего, чем только всегда пользоваться его расположением, дружбой и преданностью.