Венецианская блудница
Шрифт:
– Позволь, – заикнулся князь Андрей, – но разве не он обошелся с тобою так бесчеловечно? Разве не он тебя запер здесь? Я же довольно долго стоял возле него в том кабаке и слушал его отрывочные восклицания, прежде чем отважился заговорить и предложить помощь! Я помню… да, я помню, как он бормотал: Чезаре оказался прав! Преступница, предательница! Она погибнет вместе с этим негодяем!
– Погоди, – прервала Александра. – Я что-то не пойму. Значит, Чезаре выследил меня, когда я сюда пошла? О черт! Ничего не могло быть хуже! Я-то ведь попалась на удочку и была уверена, что иду за бумагами Байярдо… ну, Анджольери, это все равно. А Маттео завлек меня сюда обманом, и ключ, который я стащила у Чезаре, был вовсе не ключом от тайника Фессалоне! Они закрыли меня здесь, а сами ушли, оба, вместе. Но мне кажется, с ними был еще кто-то, потому что я отчетливо слышала шелест платья, когда шла сюда. И потом Фессалоне с кем-то шептался, я слышала
Александра с облегчением рассмеялась, не обращая внимания, как вдруг побледнел князь Андрей.
– Ну, если я права, то Лоренцо недолго будет на меня сердиться. Достаточно появиться перед ним. И ты засвидетельствуешь, что спас меня из этого подвала, а вовсе не из тайника треклятого Бартоломео. К тому же, можно будет пойти туда и убедиться, что его добыча все еще на месте и никуда не ускользнула. И тогда не только Лоренцо поверит, что я ему никогда не лгала, но и Чезаре тоже вынужден будет в это поверить. А самое главное… – Она даже взвизгнула от восторга, пораженная и воодушевленная внезапной догадкой: – Самое-то главное, что ты здесь! И сможешь засвидетельствовать Лоренцо, что я – Александра Казаринова, а никакая не Лючия! Уже надоело, что меня все за нее принимают. И теперь наконец-то все разъяснится! А кстати! Тебе привелось встретиться с Лючией в России? Ты знаешь, где она теперь?
Князь Андрей ответил не сразу, и заболтавшаяся Александра, удивленная этим молчанием, наконец-то взглянула на него внимательнее, увидела, как помертвели его черты, и испугалась… так вдруг чего-то испугалась!
– Кажется, знаю, – глухим, чужим голосом, едва выталкивая из себя слова, проговорил он наконец. – Это ее голос ты слышала. Это она была здесь. Это она, она заперта сейчас вместе с Бартоломео и Маттео в тайнике Фессалоне!
– Скажи что-нибудь, Лючия! Не молчи так, как будто этот маленький склеп уже наполнен смрадом наших разлагающихся тел!
Она подняла голову и вгляделась в темноту, пытаясь различить черты Фессалоне.
Она ненавидела этого человека и считала его виновником всех своих бед, но не смогла не восхититься силою его духа. Ведь и впрямь: смерть уже заглядывает им в лица, а он усмехается и говорит так, словно готов помериться проворством своей шпаги с неумолимостью ее косы. Даже Маттео держится достойно: что-то бормочет в углу, наверное, пытаясь в молитве обрести силы. И только ей, Лючии, сил взять неоткуда… неоткуда!
Все кончилось, все рухнуло для нее. Рухнула последняя надежда, которая вела ее из России: отыскать Маттео, а с его помощью – и письма, столь необходимые Анджольери. Потом за них выкупить у Лоренцо сестру, увезти ее из Венеции, доставить в Россию… и вместе с нею, рука об руку, встать перед Андреем, предоставив ему право выбора. Право прощения – или казни, потому что, если он отвернется от нее, как отвернулся в вечер ее злосчастной исповеди, ей незачем будет больше жить.
И в который уже раз Лючия только головой покачала, удивляясь себе: зачем, ну зачем понадобилось ей открыться?! Но она была не в себе. Потрясение, пережитое на бале, а потом на дуэли с Шишмаревым, подкосило ее, а страх за мужа, доверчиво канувшего в расчетливо подстроенную ловушку, просто уничтожил. Она утратила всякую власть над собой, она была почти на грани смерти, так разрывалось сердце. Если бы ее хотя бы предупредили, что с ним все благополучно! Если бы у нее выдалась хотя бы минута прийти в себя, собраться, прикрыться этим пробитым, покореженным, разваливающимся на части, но еще достаточно боеспособным щитом своей лжи!
Но нет. Андрей появился внезапно – и застал противника врасплох. Все патроны были расстреляны, все фитили обгорели, и порох ссыпался с затравок. Хвала Мадонне, у нее хватило все-таки сил не ползать на коленях под дверью их спальни, откуда некогда доносились их слитные, блаженные вздохи, а теперь в мертвом, окаменелом молчании лежал он один и, чудилось, даже не дышал, словно Лючия убила его наповал своими горькими словами.
Нет, признавшись
Когда-то она любила этих людей. Теперь ненавидела. Когда-то она считала, что они любят ее… теперь ей было смешно даже думать об этом! Как, за какую цену купил дьявол Бартоломео Фессалоне душу своего старого слуги – неведомо, но он купил ее и смог вытравить из нее все человеческое. Лючии до сих пор больно было вспоминать слезы в глазах Маттео, бормотавшего: «Мой господин умер! Он умер, синьорина!» А на деле выходило, что он просто помог Фессалоне инсценировать его смерть, чтобы сбить с толку неумолимого мстителя – Анджольери! Они вдвоем артистически обвели и Лоренцо, и Лючию вокруг пальца. Фессалоне при теперешней встрече, заметив ее возмущение, клялся, что все делалось для ее блага, но теперь Лючия удивлялась, как прежде не замечала выспренности и фальши его «прощального» письма. Несомненно, оно было приготовлено заранее, написано с любовью – но не к приемной дочери, которую Фессалоне обездолил, а к себе. К себе! Тщеславие Фессалоне было тщеславием плохого актера, который алчет признания и узнавания, везде, где может, ловит эти вспышки восторга, нанизывает их на нить своего тщеславия, словно бисеринки, выдавая их даже самому себе за бриллианты. Его письмо-исповедь являлось страшным подтверждением потребности преступников засвидетельствовать свои преступления перед людьми и Господом, а прежде всего – перед своим неутоленным тщеславием.
Итак, Лючия не могла даже сейчас смягчиться, и только гордость удерживала ее от того, чтобы не зарыдать, не налететь на Фессалоне с кулаками, не начать обвинять его во всех несчастиях своей жизни. Но сильнее гордости сковывал ее тело ужас, оледенивший душу, и голос Фессалоне, раздавшийся в этой кромешной тьме, показался ей эхом собственного отчаяния:
– Да, похоже, мы погибли…
Нет, произнеси эти слова Лючия, она кричала бы и рыдала, но устами Фессалоне, чудилось, вещал глас равнодушного Рока, ибо синьор Бартоломео не восклицал, не вопил – просто констатировал факт. Сообщал приговор…
Уже были испробованы все способы отодвинуть злополучную плиту и выбраться. Тщетно. И никакой не было надежды, что заперший их человек смилуется – и придет спасти свои жертвы. Зачем они ему?! Лоренцо или Чезаре, кто бы он ни был, уже добился своего, получил драгоценные бумаги, он и не вспомнит о несчастных… так долго делавших несчастным его. Да и Фессалоне сразу сказал, что спасти их может только чудо.
Время шло – Лючии казалось, вся ночь истекла, и день, и этот год, – а чуда не произошло. Впрочем, нет, год никак не мог пройти: столько им не выдержать. Умрут дня через три от голода и жажды, если прежде просто не задохнутся… Лючия изо всех сил вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать – бессмысленно, отчаянно! – ибо сейчас самым страшным было для нее умереть рядом с этими двумя людьми, которых она ненавидела больше всех на свете. Даже Шишмарев казался ей невинным младенцем по сравнению с ними. Он был подлец, но какой-то свой, «родной» подлец. Русский, тоже русский, как она, вот в чем дело. А эти – чужеземцы. Чужие!
Сейчас она готова была бы принять самую мучительную и страшную казнь, только бы на ее охладелый лоб легла рука Андрея. Но смерть ее и без того будет страшна и мучительна, так что поменяться ей с судьбой нечем. Нечем… не на что ей купить последнюю встречу с Андреем и отмщение Лоренцо. И спасение Александры! Она ведь тоже заперта и обречена на гибель, если в ближайшие дни Лоренцо или Чезаре не хватятся ее и не начнут искать. Но им и в голову не придет, где она! Вдобавок, судя по рассказам Маттео и Фессалоне, проклятый Анджольери обращался со своей пленницей отвратительно, мерзко, выставляя ее на публичный позор. Она даже сбежала от него как-то раз, но он настиг ее и жестоко изнасиловал прямо в гондоле, о чем ходили потрясающие слухи среди баркайоли. Cкорее всего Анджольери и его пособник просто-напросто забудут все на радостях и уедут в Рим, не больно-то заботясь даже о судьбе исчезнувшей «Лючии». И что заботиться? Тот, кто запер тайник Фессалоне, слышал ее голос и уверен, что она и есть Лючия, обманом выкравшая ключ и спасшая приемного отца. То есть она, конечно, и впрямь Лючия, но их противник думает, что Лючия – это Александра, а она – она тогда кто?