Венецианская маска. Книга 1

Лейкер Розалинда

В ярком платье, с цветком граната в волосах, Мариэтта под громкие аплодисменты своих соучениц и учителей покидала стены Оспедале. В эти фестивальные дни Венеция достигла кульминации в своем праздничном убранстве. Хоругви и шелковые ленты пунцового цвета, зелено-изумрудные и ярко-желтые флаги и флажки свешивались отовсюду, из каждого окна; ярко-синие гирлянды причудливых ярких фонариков заполнили город повсюду, насколько хватало глаз. Большая баржа герцога с огромным балдахином из красного бархата, которая, казалось, целиком вылита из золота, вся алая, ждала у набережной, у Дворца дожей. Многие тысячи лодок, больших и малых, тоже причудливо украшенных, ждали ее отплытия, чтобы занять свое место в эскорте. При виде этой картины Мариэтте показалось, что над каналом Гранде растянулась кисея, вышитая золотом и яркими

цветами. Люди старались вскарабкаться на Кампаниле, рискуя свалиться и разбиться в лепешку с высоты нескольких десятков метров.

Мариэтта занимала место среди музыкантов на борту, ее душа пела и радовалась при звоне колоколов всех церквей Венеции, которые звонили в несть этого дня, торжественного для Республики, совпадавшего со святым днем Воскресения Господня. В толпе раздались приветственные крики, когда дож и сопровождавшая его свита поднялись на борт баржи, он уселся в свое позолоченное кресло на самой высокой части палубы, откуда он сам видел все и все могли видеть его. На кораблях, стоявших на якоре в Венецианском заливе-, раздались орудийные залпы, когда длинные, в сотню весел, ряды задвигались в четком ритме, приводя в движение по усеянной цветами воде в направлении острова Лидо баржу — символ величия государства.

Олицетворяя голос невесты-Венеции, Мариэтта воспевала Адриатику, еще раз напоминая в этот праздничный день, что самая Безмятежная из Республик по-прежнему сильна и прекрасна, непобедима и горда. На многих, даже самых отдаленных лодках:, сопровождавших баржу, слышался сильный голос Мариэтты — ветер доносил его до них. Когда баржа миновала канал Лидо, дож спустился на палубу и бросил в воды морские золотое обручальное кольцо.

— Венчаем тебя, о море, в знак нашего вечного господства.

Никто не слушал пение Мариэтты так внимательно и не смотрел на нее так пристально, как Доменико Торризи, который в облачении сенатора стоял на борту в составе свиты дожа, потому что, он отказался от своего места в Большом Совете сразу же по возвращении в Венецию. Дож, проявив понимание и сочувствие к постигшему Доменико горю, принял его отставку, сознавая, что ему требовалось время, чтобы оправиться после такой тяжелой потери, и специально послал за ним, когда до него дошла весть о его прибытии в Венецию. Он еще раз дал ему одно очень важное поручение.

Мариэтта не видела Доменико в толпе, но он не сводил с нее глаз, и странное, необычное чувство не покидало его. Это была смесь нетерпения, усталости и, в особенности, раздражения. Глядя на эту красивую девушку на фоне безоблачного неба, волосы которой чуть шевелил мягкий бриз, блестящий шелк облегающего лифа с низким декольте, подчеркивающим здоровую полноту ее грудей, он вдруг понял, что всегда, с того самого дня, когда он впервые увидел ее, она невероятно привлекала его, и эта притягательность стояла особняком среди всех остальных чувств более высокого порядка. Ей тогда удалось вымолить у него обещание молчать о ее ночных. забавах с этим иностранцем, а теперь он готов удушить ее за это. После своего возвращения в Венецию, он обнаружил еще одно донесение, весьма подробное, вдохновителем которого была покойная Анджела, а он в суматохе дел забыл его отменить. Из него явствовало, что иностранца звали Аликс Дегранж, он из Лиона, сын пожилого владельца шелкопрядильной фабрики и торговца шелком. Дальнейшая информация, полученная из Франции, касалась самой фабрики, оказавшейся на грани банкротства, несмотря на попытки Аликса, предпринятые им после возвращения домой, и деньги Луизы д’Онвиль, вложенные в этот прогоравший бизнес, фабрика по-прежнему пребывала в сложном положении. Вряд ли этот молодой человек собирался на крыльях любви примчаться в Венецию в ближайшем будущем, даже если бы он захотел, это было бы в высшей степени сомнительно. Но как бы то ни было, поступки молодого француза вряд ли можно с уверенностью предсказывать, и в свете особых обязательств, данных им покойной жене незадолго до ее смерти, он обещал предпринять кое-какие шаги, направленные на то, чтобы устроить будущее Мариэтты.

Его потрясло обнаруженное среди бумаг Анджелы письмо, которое она написала ему всего за десять дней до этого ужасного происшествия на канале Гранде.

А писала она следующее:

У меня такое предчувствие,

что я не переживу моей беременности. Это значит, что тебе придется жениться еще раз, мой горячо любимый муж, и я умоляю последовать тому выбору, который я осмелилась сделать для тебя. Я хочу, чтобы у тебя была молодая жена, которая бы любила тебя и смогла бы дать то, что я оказалась не в силах. Возьми в жены маэстру Мариэтту из Оспедале делла Пиета. Я поняла, что эта девушка мужественная и решительная, если в этом возникнет нужда. Тем более, что теперь она полностью доверяет тебе так, как всегда доверяла тебе я, а когда она поет, то в ее голосе столько чувства, и оно глубоко, подобно морю. Нет, нет, чувство это не имеет ничего с тем молодым французом, хотя, возможно, ей самой так не кажется. Просто оно помогло ей познать себя, а если ты сумеешь завоевать ее любовь, ты будешь счастлив. Я, для которой наш брак был всем, могу лишь завещать тебе быть всегда счастливым.

Письмо лишь усилило его боль, сделав ее еще более острой. Ему показалось ужасным, что Анджела, предчувствуя свою скорую смерть, таила ее от всех и от него, даже не подозревая, что погибнет она вовсе не от родов. В том, что с ней произошло, он винил только себя, он не мог простить того, что вовремя не заметил этих негодяев Барнаботти на гондолах; не подозревал, какими переживаниями обернется эта беременность, и в особенности переживал, что не дал ей возможности высказать ему все, не прибегая к такому средству, как письмо. И теперь он готовился выполнить любое ее последнее желание, именно поэтому он считал себя обязанным последовать ему и поступить так, как она его просила. Она всегда знала, какая другая женщина привлекает его, но это никогда не поколебало ее доверия к нему и никогда не давало повод для утраты этого доверия. Так почему же она не заметила, что исходивший от Мариэтты магнетизм вызывал не больший интерес, чем тот, который возникает у любого мужчины при виде очень привлекательной женщины, будь то целомудренное создание из стен Оспедале или заурядная куртизанка?

Строго говоря, это не было таким уж необычным явлением, когда какая-нибудь женщина из породы тех, кому не свойственно гипертрофированное чувство собственности, выбирала для мужа свою преемницу. Например, именно так поступила его бабушка. Если быть объективным, то это явление — далеко не беспрецедентное в среде знати, поскольку большинство браков зиждилось не на чем ином, как на материальной выгоде, впрочем, Доменико не сомневался, что и в крестьянской среде такое происходило нисколько не реже. А для его маленькой Анджелы с открытым, добрым сердцем и не могло быть по-иному, даже перед лицом смерти, она приняла решение в его пользу.

Он не был готов к тому, чтобы перед ним за столом сидела другая, или голова другой возлежала на подушке рядом. Его чисто физические потребности с лихвой удовлетворялись теми ищущими острых ощущений женщинами, имеч которых он никогда не знал и чьих лиц не мог видеть из-за скрывавших их масок — они хотели получить от него лишь то, чего он хотел от них. А на Мариэтте он женится тогда, когда созреет для этого решения. А пока пусть себе поет для Оспедале. А на тот случай, если этот французик надумает вернуться, он приглядит, чтобы она была под надежным запором.

Мариэтта обнаружила присутствие Доменико уже на Лидо, — когда все после обряда Венчания с Морем сходили на берег, чтобы отправиться в церковь, но он тогда не смотрел в ее сторону. Потом она снова увидела его во Дворце герцога на большом банкете, где пела во время его завершения, но он был далеко от нее, на другом конце огромного, в виде подковы, стола. И эта старая враждебность к нему, природа которой была ей до сих пор не ясна, снова зашевелилась в ней.

Всех в Оспедале весьма удивило, когда стало известно, что Доменико Торризи стал членом директората. Вначале это обеспокоило Элену, она опасалась, что ее перестанут допускать в Оспедале, имея в виду ее родственные связи с домом Челано, но никаких указаний или ограничений по этому поводу от нового директората не последовало.