Венецианская маска. Книга 1
Шрифт:
По окончании трехмесячного срока наказания Мариэтту и Элену вызвал к себе сам директор, прочитавший им строгую нотацию — напоминание о том, что Оспедале гордилась безупречной репутацией своих учениц и выпускниц, и она заслужена школой по праву. В будущем нельзя допускать подобных проступков, потому что тогда их уже не простят, не смогут простить. На этой ноте их отпустили. Обе с покорным видом вышли из кабинета, но, едва оказавшись достаточно далеко, чтобы их могли услышать, девушки обнялись и стали бурно обмениваться радостными впечатлениями.
— Наконец-то! Ох, как же я скучала! Это было мкое ужасное время. Невыносимо ужасное! Мне столько нужно было тебе рассказать, я так хоте-ча. но вынуждена была держать язык за зубами. Обо, перебивая друг друга, смеялись, готовые расплакаться от счастья и облегчения, что их прерванная дружба продолжается. Когда прошла первая волна радости и они немного успокоились, и говорила Мариэтта:
— Мы должны что-то придумать, чтобы молчание не победило нас.
— Я согласна с тобой. И уже думала о том, как с тобой общаться, чтобы остальные не понимали.
Мариэтта, уперев руки в бока, задорно откинула голову.
— Я знаю, что ты хочешь сказать — я тоже об этом думала. Нам нужно изобрести серию сигналов, жестов, например, перчаткой, листом партитуры или пустой нотной бумаги или даже неправильно взятой нотой. Совсем как язык веера или мушек на лице!
— Да, да! — Элена от удовольствия захлопала в ладоши, она была безмерно счастлива, что обеим пришла в голову одна и та же идея. — Я уже и список составила.
— И я тоже.
— Давай их сравним.
И очень скоро обе изобрели изощреннейший шифр, язык жестов для того, чтобы, не прибегая к словам, перенести время встречи, назначить ее, укачать место и так далее. Они долго репетировали, прежде чем смогли им воспользоваться в классе, во время занятий или тихого часа, а то и при других обстоятельствах, когда не следовало привлекать к себе внимания. Постепенно их умение немого общения дошло до совершенства, поднявшись на уровень настоящего искусства: прикосновение пальца к щеке, ожерелью или листку бумаги, рукаву или подбородку означало ту или иную букву алфавита. Им нередко приходилось сдерживать смех от рассказанной на известном лишь им одним языке шутке, несмотря на то, что сидели они в разных концах зала.
В конце концов состоялось и назначенное еще три месяца назад прослушивание у хормейстера, и незадолго до их шестнадцатилетия — их дни рождения следовали один за другим — Мариэтта и Элена стали полноправными участницами знаменитого хора Оспедале. Новый статус обеспечил каждую из них отдельной комнатой. Дни общих спален миновали навсегда.
— Еще один шаг по этой лесенке, и мы становимся сольными певицами и начнем жить в отдельных квартирах! — заявила Мариэтта.
Обе девушки остались очень довольны нынешним положением. Небольшие комнатки, в которые они переселились, обрадовали их домашним уютом, особенно понравились им кровати с пологом из парчи.
Обновленный гардероб тоже заставил трепетать их сердца. Новые платья, сшитые здесь же, в Оспедале, девушками, которые учились на портних и белошвеек, предназначались для церковного пения: шелковое платье простого фасона традиционно красного для Оспедале цвета с почти прозрачным белым воротником, надевавшееся через голову; для концертных выступлений — кринолины с низким декольте из белого шелка либо из черного бархата. И Мариэтта, и Элена получили также по ярко-пунцовому шелковому цветку граната, который они должны были носить на концерт в том случае, если время года не позволяло воспользоваться живыми цветами. Девушки примеряли цветки и на платьях, хотя их рекомендовалось носить в волосах с правой стороны ото лба либо сзади.
Их первое большое выступление назначалось на время мессы в Базилике. Мариэтта и Элена, задолго до этого бесконечно примеряли платья, плащи с капюшоном и без. Затем хор в полном составе прошествовал парами от Оспедале по набережной Скьявони к площади Сан-Марко и через огромные двери вошел в сердце церковной музыки Венеции.
С высокой галереи хоров Мариэтта увидела и дожа Венеции, сидевшего в золотых одеждах и с золотым же cornо — шапочке, увенчанной рогом, символом его власти. Сенаторы, дворянство, представители законодательной власти и правительства резко контрастировали алыми мантиями с темно-серыми, похожими на крылья летучих мышей, гражданскими платьями членов Большого Совета, собравшихся здесь.
Когда началась месса, Мариэтта подумала, что лучшего места для пения не сыскать в целом свете. Акустика гигантского собора создавала впечатление, что величавые звуки органа, казалось, вот-вот раздвинут позолоченные мозаичные стены, и голоса хористок действительно превратятся в голоса тех ангелов, с которыми их так часто сравнивали. Победные звуки серебряных труб звучали так, будто сам архангел Гавриил наделил трубачей своим даром.
С этого дня в жизнь Мариэтты и Элены вошел совершенно новый мир музыки. Они пели на очень многих важных фестивалях во Дворце дожей. На концертах их располагали рядами вдоль специально возведенных для этих целей задрапированных бархатом галерей, как не раз потом повторяла Элена, вроде бы рассовывали по карманам какого-то огромного сюртука, принадлежащего великану. Им приходилось петь и в помпезных городских залах, и сверкавших позолотой и хрусталем бальных залах дворцов, и это позволило двум юным подругам увидеть воочию ту роскошь, в которой жила аристократия, слушавшая их пение из украшенных резьбой позолоченных кресел. Иногда дюжина хористок сопровождала своим пением из-за решеток и драпировок одной из стен игру за столами, ставки в которой нисколько не уступали богатству собравшихся людей. Это, в свою очередь, приоткрыло завесу и над другой стороной жизни и показало им, какой изменчивой может быть фортуна.
Богатые люди — будь то венецианцы или иностранцы — всегда сочли бы за честь сами оказаться в числе гостей, приглашаемых на приемы в Оспедале, где им представляли ведущих музыкантов и хористок. Женщины в стремлении поглядеть вблизи на знаменитый хор Оспедале вполне соперничали с мужчинами. Адрианна, примадонна Оспедале, давала Мариэтте и Элене советы, как вести себя на подобных приемах. Для высокой молодой женщины, лет двадцати пяти, с мягкими иссиня-черными волосами и с безупречно ровной оливковой кожей и застенчивым лицом, которое оживляли большие черные глаза и улыбчивый рот, титул Венеры Пиетийской явился полной неожиданностью, потому что она не обладала и десятой долей того темперамента и чувственности, нередко приписываемых женщинам ее внешности и статуса. Добрую и отзывчивую девушку можно было застать у колыбели какого-нибудь грудного сироты, нашедшего приют под крышей Оспедале, когда хористки дежурили в спальнях малышей в качестве нянек, или же увидеть, как она выслушивает любую соученицу, пришедшую к ней за помощью или советом. Именно она помогала Мариэтте и Элене, облегчая всегда трудный период адаптации в чужом месте, постепенно вводя их в курс всех тонкостей жизни в Оспедале и ее распорядка дня.
— А теперь, вспомните все, что я вам говорила, — напутствовала она, когда девушки вместе с остальными хористками готовились к своему первому приему. Никто лучше нее не умел чарующе улыбаться или вкрадчиво говорить, избегая, однако, цепких рук и тактично отвергая льстивые комплименты. Она уже нашла мужчину по себе, но предпочитала держать его имя в секрете.
Вскоре Мариэтта и Элена тоже научились искусно уклоняться от ухаживаний и вообще нежелательных проявлений внимания. Число людей действительно приятных в общении, оказалось несравненно большим, причем все те, чьи домогательства отвергались, относились к числу вновь прибывших в Венецию и ни разу не бывавших ни на одном их концерте и знавших о хоре понаслышке. И то, с чем эти люди сталкивались при встрече с ними, разбивало в пух и прах их иллюзии. Стало обычным делом позволять себе пренебрежительную реплику, не задумываясь о том, что бедная девушка может нечаянно услышать это.