Венецианская маска
Шрифт:
Он еще много-много говорил, а я совсем не слушала: я читала его лицо. На щеках загорелся румянец, а глаза возбужденно искрились. Сомнений быть не могло.
— Я постаралась сделать, как вы сказали. Выразить не то, что на душе у персонажа, но то…
— Я понял, — перебил он, а потом вдруг радостно рассмеялся, поднося портрет ближе к свету и любуясь им, точно Нарцисс, вглядывающийся в поверхность озера.
Конечно, он должен был понять, что я призналась ему в любви. И уже тогда я знала, чем все закончится.
Какое-то время мы молчали, наслаждаясь моментом. Рахманинов все звучал, октавами низвергаясь в пустоту, пока пол медленно уходил у меня из-под ног. А потом Франческо наклонился вперед, и еще до
Франческо отодвинулся, глядя мне в глаза, то ли испытывая меня на прочность, то ли молча интересуясь, что делать дальше.
Мой разум вопил, что на этом все должно закончиться, что я связана обязательствами и не найду душевных сил для их разрыва, что у нас нет и не может быть будущего. Я вовсе не видела нас с Ф.П. стареющими вместе и идущими по жизни рука об руку; я вовсе не хотела узнать о его слабостях и дурных привычках: мне было достаточно его безупречного образа, который он являл миру. Я была заворожена его красотой и талантом, теплотой его улыбки и любовью к долгим проникновенным беседам, и не хотела знать о всех тех нелицеприятных тайнах, которые он прячет за идеальным фасадом. В моих глазах он был прекрасными принцем, и я хотела, чтобы для меня он им и оставался: далекой, недостижимой мечтой о совершенстве.
Мой разум призывал меня одуматься, предрекая, что если прыгну в огонь страстей, сгорю в нем заживо. Но, наверное, мои глаза отражали желания сердца, а оно молило о новых поцелуях и объятиях, и его мольбы остались услышанными.
Франческо схватил меня, я обвила руками его шею, и мы целовались так, будто наше время было на исходе. Я жадно приникла к его губам, я дышала его кожей, мои пальцы перебирали его волосы. Я наконец чувствовала его запах с каждым своим вдохом. Он был моим.
Конечно, я знала, что это гнусность. Знала заранее. В моей системе ценностей для измены не было места. Измена — акт мерзкий и непростительный, даже если отношения уже дали трещину, что уж говорить про случай, когда вы, как мы с Марком, — идеальная пара, понимающая друг друга с полуслова. Я всегда осуждала людей, меняющих хорошее на лучшее. Обвиняла в инфантилизме тех, кто был не в состоянии взять на себя ответственность за людей, дорогих сердцу. И каждый вечер в молитве я благодарила провидение за то, что мы с Марком встретились, напоминая себе о том, как важно не принимать того, кто рядом, как должное, и ценить его за все, что он для тебя делает.
Да, я знала, как поступить правильно. Всю жизнь я была хорошей еврейской девочкой: раскладывала карандаши по цветам, тщательно мыла кисти, не капризничала и уважала старших. Про меня говорили, что я не по годам мудра. В свои двадцать один я ложилась спать в десять вечера, вставала в шесть, следила за питанием и занималась спортом. В отношениях я держала себя истинной леди: за четыре года у нас с Марком никогда не было серьезных ссор, а любые недопонимания мы обсуждали, начиная со слов «я чувствую».
Я все держала под контролем. Я собой гордилась.
Но когда меня поманил хаос, прыгнула в него с открытыми глазами. Не обманывая себя. С осознанием, что совершаю предательство.
Потеряв голову и чувство собственного достоинства, я позволила Франческо Палладино взять меня прямо на полу в его гостиной. И мне никогда не было так хорошо, никогда еще я не плавилась под поцелуями, никогда не чувствовала себя более живой, чем в тот вечер.
На короткий миг мне даже показалось, что верность одному человеку — это глупая условность. Что мои чувства к Марку незыблемы и полюбив кого-то другого и отдав ему свою любовь, я не вытеснила
Только теперь была одна вещь, которой я не могла с ним поделиться. Если бы он узнал о моем приключении, то был бы ранен в самое сердце, и его боль стала бы и моей болью, отравив нам наш маленький мирок, наполнив обидой, непониманием и гневом наши будни.
Этой боли Марк не заслуживал.
И потому застегивая блузку и собираясь домой, я твердо решила, что больше сюда не вернусь.
========== Глава 4. Дневник Анны (часть III) ==========
18 октября, вторник
Только что в садах Боболи кое-что произошло — у меня до сих пор сердце бешено колотится, как у пойманной птицы.
По порядку.
Начну с того, что вообще сады Боболи — очень странное место. Выгодное расположение: прямо за Палаццо Питти; богатое громкими именами культурное наследие: Медичи, Вазари, Буонталенти, — и все же турист предпочтет оживленную толкучку у Дуомо чинной прохладе тенистых аллей и сырости гротов. Тут и в солнечную погоду ничего не стоит найти уединение с книжкой — чего уж и говорить про мокрые сумерки.
Но пусть сегодня вечером небеса и напоминали застиранное полотенце, вывешенное сушиться на веревку за окном, от панорамы Белведера все равно было глаз не отвести. Вот она, Тоскана, восторженно думала я, вот она, точно сошедшая с почтовой открытки со своими зелеными холмами, зарослями оливковых деревьев, виноградниками и готической башней из серого камня, проступающей сквозь молочный туман вдали. Редкие виллы казались заброшенными, лишь в паре окон горел оранжевый свет.
Ведь кто-то там сейчас, наверное, накрывает на стол и зовет детей мыть руки, гремит посудой, пробует соус с деревянной ложки, и кухня пышет жаром, как паровозная топка.
А здесь тишина. Природа застыла, как отгоревшая свеча: ни тебе птицы, вспорхнувшей с дерева, ни ящерицы, юркнувшей под ковер желто-коричневых листьев. Один лишь безмолвный, вездесущий туман.
Я натянула рукава свитера на замерзшие пальцы, приподняла ворот водолазки и спрятала в нем озябший нос. Медленно-медленно, с каждым днем забирая по полградуса тепла и по четыре минуты солнца, на город надвигался холод.
Мое внутреннее Я раскололось надвое. Одна часть с каким-то извращенным удовольствием продолжала находить все новые доводы, почему-то, что произошло между мной и профессором, было аморально и гнусно и почему теперь у меня есть повод, чтобы себя ненавидеть. Она говорила, что мой поступок — поступок эгоистичного ребенка, не готового взять на себя ответственность за чувства партнера. Она говорила, что взрослая любовь — это в первую очередь обещание и ответственность, что соблазны есть и будут всегда, и мой долг: не поддаваться им. Но другая часть, более снисходительная, убеждала в том, что пока я молода и красива, пока не обременена семьей, я вольна совершать глупости и не жалеть о них. Эта часть была более убедительна. Она шептала мне: «Теперь ты знаешь все, Анна. Теперь ты знаешь, на что это похоже: заниматься любовью с человеком, рядом с которым сгораешь заживо от страсти. Теперь, останавливая свой выбор на одном партнере, на Марке, ты сделаешь это более осознанно, ибо тебе будет известно о жертве, которую придется принести».