Венецианская маска
Шрифт:
Людовико Манин, дрожавший над своим герцогским одеянием, с серым лицом под корно — усыпанным драгоценными камнями колпаком, свидетельствующим о его царственном положении, — объявил кротким и безжизненным голосом, который терялся в этом огромном пространстве, что Сенат немедленно предпримет шаги во исполнение желания Большого Совета, и, в заключение, обратился с просьбой к богу и Пресвятой Деве, умоляя их взять Венецию под свое покровительство.
С этой ночи ласковое отношение графа — Вендрамину; с этого момента — необычайная любезность к нему со стороны Доменико, который приехал из форта Сан-Андреа в Лидо, чтобы присутствовать на Совете; и с этих пор — возросшая тоска, которую Марк-Антуан замечал в Изотте.
После ужина, когда они отправились на лоджию, к прохладе летней ночи, Изотта встала и отошла к клавесину, стоявшему у окна в другом конце длинной комнаты. Напряжение очаровательной меланхолической мелодии Чимарозы с чувством вырывалось из-под ее пальцев, будто выражая ее настроение.
Марк-Антуан, всем сердцем желавший поддержать ее, тихо встал и, пока другие были поглощены своими разговорами о событиях дня и о том, что за ними последует, направился к ней.
Она приветствовала его приближение улыбкой одновременно слабой и нежной. Ее пальцы сами находили знакомый порядок клавиш, и мелодия Чимарозы лилась, не прерываясь.
С того утра, когда она дерзко посетила Марка-Антуана в гостинице, они не обменялись и дюжиной слов, да и те были произнесены в присутствии других. Теперь ее шепот напомнил ему последнюю фразу в той тайной беседе.
— Вы можете заказывать реквием, мой Марк.
Глядя через инструмент ей в глаза, он улыбнулся.
— Нет, пока тело живо. Я никогда не доверяю одной лишь видимости.
— Здесь больше, чем видимость. Леонардо сделал то, что от него требовалось. Теперь уже скоро он потребует уплаты.
— Скоро он может оказаться не в состоянии потребовать ее.
Ее руки на мгновение застыли на клавишах, но она сразу же продолжила играть, чтобы заминка была незаметной. Скрывая мелодией слова, она спросила:
— Что вы имеете в виду?
Он объяснил, в порыве сказав больше, чем намеревался в начале. Как только он увидел, что нет причин из соображений чести скрывать схему Лальманта по обольщению лидера барнаботти, тут же он почувствовал, что сам он не должен способствовать этому. Его роль заключалась в том, чтобы пассивно ждать возможности собрать плоды после того, как дерево тряхнет кто-нибудь другой. Таким образом, и честь, и благоразумие требовали держать уста за семью печатями даже с Изоттой.
— Жизнь изменчива. Слишком часто мы забываем об этом, готовясь к радости, которая погибает в пути, или дрожа перед злом, которое так и не настигает нас.
— И это все, Марк? — он уловил разочарование в ее голосе. — Это зло, этот… ужас уже на пороге.
Часто простое высказывание мысли вслух как бы усиливает ее мучительность до пределов терпимого. Так сейчас произошло с Изоттой. Применив к себе этот оборот речи, она, охваченная ужасом, утратила ту толику храбрости, которая еще поддерживала ее.
Ее руки высекли из клавиши резкий диссонанс, голова поникла, и Изотта, всегда гордая и сдержанная, склонилась над инструментом и зарыдала, словно обиженный ребенок.
Это продолжалось не более нескольких секунд, но достаточно долго, чтобы сидевшие на лоджии, удивленные взрывом звуков, осознали происходящее.
Донна Леокадия поспешно пересекла комнату, охваченная материнским беспокойством и, несомненно, почти уверенная в источнике этого несчастья. Остальные следовали за ней.
— Что вы сказали ей? — гневно потребовал Вендрамин.
— Сказал ей?
— Я требую!
Доменико втиснулся между ними.
— Вы с ума сошли, Леонардо?
При виде этого Изотта, взяв себя в руки, встала:
— Мне стыдно за вас. Просто мне немного нехорошо. Мама, я пойду.
Вендрамин обратился к ней с участием:
— Дорогое дитя…
Но графиня мягко отстранила его.
— Не сейчас, — попросила она.
Мать и дочь удалились, а граф, объявивший, что вся суматоха вызвана недомоганием девочки, повел Вендрамина обратно на прохладу лоджии, предоставив двум другим следовать за ними.
Но Доменико задержал Марка-Антуана. Он явно колебался.
— Марк, друг мой, не проявляете ли вы неосторожность? Не поймите меня неправильно… Вы знаете, что если бы я мог изменить ход событий, я бы не пожалел сил…
— Я постараюсь быть осмотрительнее, Доменико, — коротко ответил Марк-Антуан.
— Надо подумать об Изотте, — продолжал венецианец. — Ее судьба достаточно тяжела.
— Вы действительно понимаете это?
— Не думаете ли вы, что я слепой? Что я не вижу, не понимаю вас обоих?
— Освободите меня от отчета. Если вы так сопереживаете Изотте, почему ничего не предпринимаете?
— Что здесь предпринять? Вы видите, как мой отец подлизывается к нему сегодня, потому что Вендрамин привел доказательства своего могущества. Это выражение любви моего отца к Венеции. Против этого самоотверженного взрыва патриотизма, когда он готов пожертвовать всем, что имеет, тщетно бороться. Разве вы не видите? Мы должны смириться, Марк.
— О, я смирился. Но в своем смирении я выжидаю.
— Чего?
— Подарка от богов.
Доменико по-прежнему удерживал его.
— Мне говорили, что вы всегда появляетесь вместе — вы и Вендрамин.
— Благодаря его стараниям.
— Так я и предполагал, — усмехнулся Доменико. — Для Вендрамина все путешествующие англичане — богачи. Он уже одалживал у вас деньги?
— Вы очень хорошо его знаете, — заметил Марк-Антуан.
Глава XII. ВИКОНТЕССА
Баттиста, хозяин гостиницы «Шпаги», подобрал слугу для мистера Мелвила — француза по имени Филибер, превосходного парикмахера.