Венецианский аспид

Мур Кристофер

Яго стоял, возложив длань на рукоять меча, а вокруг бурлила торговля; кто-нибудь из торгашей то и дело вскидывал голову – и ежился под солдатским хмурым взглядом. Немного погодя на брусчатке вокруг Яго расчистился круг – водоворот в потоке.

Одна шлюха поглядела вниз и сказала:

– Этот, должно быть, сильно воняет, раз от него все так разбегаются.

Когда из сутолоки выступил Антонио в сопровождении двух молодых хлыщей, обряженных по такой жаре слишком уж плотно, Яго не протянул ему руки.

– Вы опоздали, – сказал солдат.

– Дела,

дела. Вы же не предупредили заблаговременно, – ответил Антонио. – Яго, это мои друзья, Грациано и Саларино. Пытались распотешить своею доброй веселостью мою меланхолию.

Яго кивнул каждому по очереди – оба они были и выше солдата, и крепче статью. Хорошо кормят, хорошо содержат, подумал он. Но слизни, подумал он.

– Господа, соблаговолите пиздовать отсюда.

– Прошу прощения? – не понял Грациано, аж вздрогнув, и мягкая шляпа его съехала на один глаз.

– Ненадолго, – уточнил Яго.

Антонио шагнул между ним и вьюношами.

– Послушайте-ка, Яго, господа эти…

– Дело, – прервал его солдат.

– Дела Антонио – и наши дела, – сказал Саларино.

Яго пожал плечами.

– Брабанцио мертв, – сообщил он Антонио.

– Ой, – ответил Антонио. И повернулся к друзьям: – Пиздуйте-ка вы и впрямь.

– Совсем ненадолго, – поддержал его Яго, и двое растворились в толпе, по виду – скорее радуясь освобождению, чем оскорбившись.

Антонио схватил Яго за сорочку и повлек за собой в уголок между будками торговцев пряностями.

– Брабанцио умер? Когда?

– Его перезрелый труп нашли сегодня утром. Слуги спустились в погреб на вонь. Мне донес мой верный человек на острове. Он приходует одну служанку Порции по случаю.

– Стало быть, Порция уже вернулась из Флоренции?

– Только вчера. Монтрезора не видели две недели, с самого Успения. Челядь на Вилле Бельмонт думала, он поехал к Порции во Флоренцию – ну или на Корсику, отбирать у мавра Дездемону. А нашли его в таких глубинах дворца, что вонь и до винных погребов не добивала.

– В глубоких погребах? То-то я думал, что это от него ни звука не слышно. Стало быть, он там с той ночи, с дураком.

– Все всяких сомнений.

– Считаете, дурак пришел в себя и на него набросился?

– Нет. Я отправился в Бельмонт, как только узнал, едва послав вам записку о встрече. Возле тела стояло ведерко с раствором, и лопатка каменщика в нем застыла. Незадолго до смерти Монтрезор клал стену. Должно быть, давно собирался – еще до того, как посвятил нас в свой план. Сдается мне, он замуровал дурака в той глубокой келье, куда мы его втащили. И оставил его там умирать.

– А достроив стену, не выдержал и умер. Брабанцио же был очень стар и немощен телом, хоть и не рассудком.

– Его сожрали, – сказал Яго и улыбнулся: по лицу купца прокатилась волна ужаса.

– Крысы? – уточнил Антонио. – Если он так долго пролежал там мертвым, я бы не удивился…

– Да, они – но после того, как кто-то оторвал ему голову, отъел руки, схарчил печень и сердце.

– Значит, не крысы?

– Кости

в руках его расщепились. Я как-то видел человека, чью руку вырвало якорной цепью. У Брабанцио кости выглядели так же. – Яго порылся у себя в поясе и вытащил длинный, причудливо изогнутый черный клык, в половину своего большого пальца. – Нет, Антонио, то были не крысы. Вот что вытащили из того, что некогда было его ягодицей.

– Ему и задницу съели?

– Понадкусывали.

– И Порция все это видела?

– Челядь ее не пустила. Побоялись того, что может таиться в темноте. Я на него взглянул первым. Обернул его в мантию, пока не спустились другие. Сказал, что он споткнулся, упал и его съели крысы. Ведро и мастерок спрятал глубже в подвале. Никто не усомнится.

– Значит, вы думаете, дурак до сих пор замурован в подвале?

– Стена была цела. Вы услали прочь того здоровенного балбеса, что прислуживал дураку, не так ли?

– Послал ему поддельную записку от дурака на следующий же день. Мой подопечный Бассанио устроил дело так, что верзилу и обезьяну погрузят на судно до Марселя, и заплатил за их переезд. Считаете, это мог сделать Самородок? [16]

Яго огладил бороду.

– Нет, он, конечно, силен, но для того, чтоб эдак поступить с сенатором, требовалось зверство, непосильное даже для разъяренного межеумка. Даже будь он вооружен зубами и костями. То было животное.

– Значит, обезьянка?

16

Самородок – самородным шутом считался человек с каким-либо физическим уродством либо аномалией: карлик, великан, даун и т. д. Верили, что Самородков коснулся Бог. – Примеч. авт.

– Да, Антонио. Сенатору оторвала башку крохотная, блядь, мартышка в шутовском трико. И печенью закусила.

– Пижон, – сказал Антонио.

– Кто?

– Обезьянку зовут Пижон.

– Да пошли вы к черту с этой обезьянкой, а? Что у вас за одержимость? Оставили бы ее себе, и дело с концом.

– Мне нужно было обставить отъезд дурака достоверно, верно? – сказал Антонио. – Никто не станет уезжать без своей обезьянки. А кроме того, я уважаемый венецианский купец. Обезьянку я себе позволить не могу, будет выглядеть легкомысленно.

– Пс-с-ст, прошу прощенья, синьор. – Один торговец пряностями выглянул из своего ларька. – Но я бы мог раздобыть вам обезьянку.

– Ох, ебать-колотить, – вздохнул Яго.

– Весьма деликатно, синьор. – Торговец перешел на заговорщический шепот. – Себе ее оставите, или только на ночь можно взять, если пожелаете. Мой человек придет за нею утром.

– Нет, – сказал Антонио. – У меня нет нужды…

– Ты сколько успел расслышать? – обратился Яго к негоцианту.

– О желании Антонио выебать обезьянку мне не известно ничего. – Физиономия торговца цвела невинностью, а в глазах сияло блаженное неведенье.