Венеция зимой
Шрифт:
— Ты еще в постели? Уж не заболела ли?
Они уже перешли на «ты».
— Ну что ты, — сказала Элен, укрытая простыней до подбородка. — Я никогда еще не чувствовала себя так хорошо.
— Вот и прекрасно! — улыбаясь, воскликнула Адальджиза.
9
Два дня спустя Ласснер опять решил снимать утреннюю Венецию. Он уже сделал подборку пейзажей; туман по-разному преображал их, и они казались нереальными, будто были рождены его фантазией или навеяны какими-то галлюцинациями.
На этот раз Элен тоже пошла с ним, но у нее было совсем другое настроение. Ее душа выбралась наконец из вязкой мглы, где блуждала раньше в поисках выхода.
Они задержались в мастерской. Пальеро только что растопил камин кусками старых балок, оставленных каменщиком. Когда он разжигал огонь, из камина выскочила крыса, и Пальеро убил ее, метко бросив молоток. Он заявил, что может без всякого шовинизма утверждать: крысы в Венеции самые умные, и ему просто повезло, что он не промахнулся. Он предложил Элен посмотреть на крысу, и, не желая прослыть трусихой, Элен согласилась.
Это было очень жирное животное с кольчатым хвостом и лапами цвета земляники, из перебитой спины сочилась кровь. Крыса, казалось, нахально ухмылялась, оскалив острые зубы, словно бросая вызов своим врагам. Элен вздрогнула и поскорее отошла.
— Милое создание, верно? — сказал Пальеро. — А как она прыгала!
— Куда же ты теперь ее денешь? — спросил Ласснер.
— Брошу в топку котла, когда Адальджиза подложит туда дров.
— А много тут крыс? — спросила Элен.
— Конечно, и самые смелые кошки боятся их трогать.
— Что, они водятся здесь, в этом доме?
— И здесь, и в других домах. Это самка. Скоро должен появиться самец. Они тоже исполняли здесь пьесу «венецианские любовники» [15] .
Что он имел в виду? Смутившись и улыбнувшись про себя, Элен подумала, что Адальджиза сразу поняла: Ласснер ночевал не у себя.
Для того чтобы попасть на Лидо, куда решил поехать Ласснер, надо было добраться до Славянской набережной, и сесть там на катер. Дорогой они уже не говорили о крысе, хотя Элен все еще думала о ней с отвращением. Словно стремясь отогнать от себя вид этой оскаленной морды, она прижалась к Ласснеру, уверенная в защите; Элен вдруг стало страшно. Ласснер положил ей руку на талию, улыбнулся и заговорил так ласково, словно угадал ее тревогу. Ветер с моря бежал по поверхности лагуны, будоража серую вору. Элен захотелось открыться, довериться Ласснеру, вырвать из глубины души свои тайны, даже если ей будет больно. Сказать об Андре один раз, один-единственный раз и тут же покончить с ним, выбросить его из своей жизни. Но на это надо еще решиться. Берег приближался. В окна, покрытые водяной пылью, были видны длинное низкое строение и смутно — неровная линия домов.
15
Имеются в виду Жорж Санд и Альфред Мюссе, которые останавливались в Венеции во время своего романтического путешествия по Италии.
Немногочисленные пассажиры поднялись на палубу. Какой-то старик, приготовившийся выходить, аккуратно сложил газету с крупным заголовком на первой странице — «Покушение в Риме».
Ласснер тоже увидел этот заголовок. Он ничего не сказал, но, сойдя на берег, подошел к ближайшему киоску, купил газету, сунул в карман плаща. Затем расстегнул верхние пуговицы, чтобы высвободить висевший на груди аппарат, вернулся на набережную, где она ждала его, и жестом показал на уходящие в глубь острова лагуны, словно дарил их Элен. В неверном свете купола соборов точно парили над землей, подобно ярко расписанным воздушным шарам, неподвижные в плоском пространстве. Ласснер долго смотрел на от крывшийся перед ним вид, и Элен не могла угадать, что именно его привлекало и чего он ждал. Над ними торжественно плыли огромные тяжелые от влаги глыбы мрачно-лиловых облаков. В просветах между ними пробивались солнечные лучи и светлыми пятнами ложились на поверхность лагун. Один из них коснулся какого-то купола и покрыл его бриллиантовой россыпью; мгновение купол сверкал; как яркая звезда, потом неожиданно погас, словно выключенный прожектор. Но Ласснер уже сделал снимок и повернулся к Элен; ветер раздувал полы его плаща.
Потом они пошли по огромному пустынному пляжу, на который яростно, будто огромный табун обезумевших лошадей, набегали волны. Перед отелем «Морские ванны» на песке в сторонке виднелись заброшенные деревянные кабинки в белую и голубую полоску. Поваленные набок и разбитые, они грустно напоминали о далеких радостях лета.
Ласснер пересекает мостовую, прыгает с насыпи и, держа аппарат наготове, принимается ловить объективом кабины, пляж, усеянный корнями мандрагоры, и в самом его конце причудливое здание отеля «Эксельсиор», которое при этом неверном освещении похоже на парящий в пустоте корабль. Когда Ласснер вновь поднимается к Элен, уже падают первые капли дождя, тяжелые, но пока еще редкие. Они со смехом бегут от грозы, сворачивают на улицу Королевы Елизаветы, укрываются в одном из немногих открытых здесь кафе, а ливень уже стучит по тротуару, заставляя прохожих опрометью мчаться к какому-нибудь навесу.
Они садятся в уголке, заказывают «мартини». Ласснер просит у Элен разрешения прочесть заметку в газете, которую он только что купил.
— Ну конечно, читай, а что случилось? — спрашивает она.
— Судя по заголовку, застрелили какого-то журналиста.
Он читает заметку вслух. Этому журналисту не раз угрожали, но он не позаботился обеспечить себе постоянную охрану. Убийцы действовали среди бела дня, следуя обычной тактике: стреляли с мощного мотоцикла, на котором легко уйти от возможной погони при любых пробках на улицах. Вечером группа крайне левых заявила, что убийство совершено ею.
На минуту задумавшись, Элен спрашивает:
— А ты? Тебе когда-нибудь угрожали?
— Угрожали. Совсем недавно…
— В письмах?
— Нет. По телефону…
— А кто с тобой говорил?
— Неизвестно.
— И тебя это не беспокоит?
Он складывает газету, смотрит на встревоженную Элен.
— Что бы там ни случилось, я не хочу жить в страхе. Во всяком случае, уверяю тебя, для меня лично в этом нет ничего серьезного.
Волнение Элен удивляет и забавляет его.
— Не думай об этом. Ведь ты — мой амулет, ты отгонишь от меня все беды.
Несмотря на его неподдельно веселое настроение, Элен не покидает чувство страха за Ласснера.
— А что, разве ты не можешь как-то обезопасить себя?
— Нет, — произносит он все так же бодро. — Как говорили греки, надо продолжать.
— Продолжать?
— Да, продолжать наслаждаться настоящим и крепко любить друг друга.
Они сидят рядом, Ласснер обнимает Элен.
— Зря я рассказал тебе об этом. Извини меня. Не надо грустить.
— Но почему они тебе угрожают?
— Не знаю. На днях я был в полиции. Это, наверное, не понравилось убийцам Скабиа или их покровителям. Вероятно, они думают, что я опасен.
— И это правда?
— Да нет, но если они и в самом деле так считают, то постараются запугать меня, чтобы я не помогал следствию, или придумают что-нибудь в этом роде.
Ласснер ласково посмотрел на Элен, и эта нежность пронзила ее до глубины души. Все же она не успокоилась. В последние дни ей казалось, что Венеция лучше любого другого города может стать приютом для счастья. Но в мире нет таких уголков, где могло бы укрыться счастье, несчастье же входит в любые двери. Элен поняла это, и на душе у нее стало тревожно.