Венера туберкулеза
Шрифт:
– Ладно, стреляйте в меня, - сказал он под утро с обреченностью и тоской в глазах, - ну стреляйте же!
Последние несколько часов с ним творилось временное, но серьезное, помешательство из области паранои. Это были далеко не шутки. Мельница уже длительное время чего-то боялся, но не мог нам внятно объяснить причину своих страхов. Ужас, не сходящий с его лица, говорил о серьезности той ситуации, в которой оказался парень, съевший 200 грибов.
– Выпей водку, - говорил ему я, - полегчает.
Стопка продолжала стоять перед ним нетронутой. Мельница посмотрел на меня еще более недоверчиво. Оставлять его в покое было нельзя, он сразу направлялся к охраннику и пытался объяснить
– Меня заманили в этот клуб и хотят здесь убить, - испуганно говорил Мельница администратору, когда я встрял в их беседу.
Лицо администратора выражало настороженность и недовольство. Я успокоил служащего клуба, отвел Мельницу за стол, мы установили возле него сменное дежурство.
– Его нельзя оставлять одного, - говорил Египет.
Мельница услышал наши слова и заплакал.
– Может не надо, - сквозь слезы он стал нас упрашивать о чем-то, - зачем вам это?
На нас стали коситься. Администратор теперь обращал в нашу сторону больше внимания, чем в отношении других снующих туда-сюда людей.
– Мельница! Ты заебал. Что с тобой? Что тебя так пугает? Ничего страшного не происходит. Это твой загон. Все нормально.
– Вам то может быть и нормально, а меня то тю-тю.
Он опять погружался в себя и ни в коей мере не хотел выдавать своих мыслей. А мысли его были воспалены. Часа четыре подряд его держало в напряжении обоснованное сотнями доказательств, рожденных в его больном мозгу, предположение, что мы, наркоманы с темными связями в уголовном мире, привезли его в клуб для того, чтобы убить из-за квартиры, которую он как раз в это самое время покупал. Стопка водки, от которой он отказывался, несомненно, была отравленной. В каждом нашем слове, в каждом движении Мельница находил подтверждение своей бредовой теории.
– Мельница, - говорил я ему, - перестань бояться. Тебе нечего здесь боятся. У нас же пол Района знакомых с пушками.
Я назвал ему несколько знатных имен. Он сжался.
– Ага, - подумал Мельница, - если на счет моей квартиры еще и бандиты подвязаны, то вопрос о моей жизни решен. Эти так просто прощать меня не будут.
– Простите меня хоть вы, - жалобно начал он.
– Да, за что?
Мельница заплакал, я почувствовал себя виноватым. Наверное, не специалисту лучше с ним вообще ни о чем не говорить. Передо мной сидел безумец. Безумие – это складный мир, выстроенный в мозгу, параллельная реальность, филигранность которой сопоставима с настоящим, однако, в отличии от настоящего, существующего вне нас, безумие – не более, чем проект работы мозга человека. Гениальность и ничтожество в одном флаконе. Сумасшедшие мысли тревожат без передыха, и ничего с этим не поделаешь. Это как встроенная программа. С тех самых пор за Мельницей стали следить неизвестные, после каждой вечеринки все больше и больше.
– Черт, - иногда он выдавал мысли в слух, - опять этот оранжевый «Москвич».
Когда человеку кажется, что за ним следят, но он не знает, кто именно это делает, то рождается предположение, что на их стороне может быть любой. Теория заговора. За человеком могут следить, его могут пытаться уничтожить, с ним могут избегать общаться. Отщипываются те куски реальности, которые можно поставить на внутренние рельсы, чтобы смотреть на мир по накатанной. Многие, если не все беды людей, живут лишь в их сознании. Заговоры обязательно существуют, если в них верить. Верят в них те, кто допускает, что Землей руководят люди, хотя как люди могут руководить здесь чем-то, если ни один человек не знает того, что с ним будет завтра. Однажды я вышел вечером на прогулку и, руководствуя свои действия, не планировал, что на следующий день проснусь в своей кровати, а под глазом будет стоять здоровенный синячина. Я совершенно не помнил, как он у меня появился, меня штормило и я блевал в унитаз водой, которой тщетно пытался подавить сушняк. Скотина.
– Ты набычил на каких-то телок, с ними был парень, он тебя и отхерачил. На плешке. Я подбежал, вроде все замялось. Потом ты на лавочке спал, я тебя еле до дома донес. На ступеньки тоже завалился, - мы пили вчера по барам с Кирпичом, и он, в отличие от меня, помнил все.
Ненавижу себя. Ненавижу. Ведь все так было хорошо. Я стал чувствовать себя действительно серьезным настоящим человеком, без дерьма. А тут такую гадость выдал. Пальто и джинсы валялись грязными, боты насквозь мокрые. Фу. Фрагментик резюме. Ощущение собственного позорного поведения секли душу. Слаб я, слаб. Урод. Я – урод. Маму расстроил. Она так надеялась, что я повзрослел, что больше не повторится пьянок, заблеванной одежды, драк, исчезновений из дома в неопределенном направлении на несколько суток, резких потерь аппетита. А тут, опять волнения.
– Ну, сколько можно!.. Сдохнешь когда-нибудь под забором.
И сдохну. Если не изменю этот мир, изменив себя. Если не умеешь тормозить, не садись за руль вообще. Я ни один раз зарекался бросить притрагиваться к спиртному. Ну его на хуй! Как попаду под разлив, так все – пиздец. Че делаю – не помню, а на следующий день меня ждут только сожаления о том, что долбанул первую рюмочку. Так и умрешь в бессознанке. Бессознанка – это когда себя не контролируешь, когда ты – это не ты, когда ты – это тварь, безответственная даже за себя самого, иначе в луже я бы не валялся. Трезвое ясное сознание достойно уважения, замутненность – это слабость, иногда приятная, ведь напряжение всегда снимается с кайфом, однако восстановить былую силу не так уж и легко, как ее разрядить. А разрядился я за те праздники порядочно. Сначала был «Космопрот», затем пьянка, теперь, хотя суп еле влез в меня, я, одев чистую одежу, поехал мутить телок. Узбек, с которым мы уже не однократно снимали баб и приводили их на его хату, звал меня на проституток. Сложно отказаться. Денег у него много. Отдел по борьбе с экономическими преступлениями. И проблем тоже много.
– Стресс постоянный, нервы. У нас все вокруг бабок крутиться. Напряженно. Чувствуешь себя каким-то вымогателем. Снимаюсь водкой.
И воздастся вам за дела ваши. Однажды Узбек познакомился по работе с продавщицей, она в чем-то там по законам проштрафилась, и стала его любовницей. Трахнулись, она стала клянчить из него деньги. Чувствует, где маслом помазано. Ей надо все чаще и все больше. Денег, конечно. Девочка переходит все границы.
– Узбек, я заняла денег, купила себе новый сотовый, надо отдать.
Такие отношения стали ему в тягость, Узбек посылает ее подальше. Коварство женщин не знает границ. Начинается шантаж.
– Узбек, я записала на сотовый наши некоторые разговоры, где ты о деньгах говоришь. Пойду, отдам записи своему дяде, он в ФСБ работает, скажу, что ты меня обидел. Мне кажется, нам нельзя расставаться. Я так тебя люблю.
Продавщица – одинокая мать. А шантаж – это обоюдомерзкое предприятие. И он – коррупционер-взяточник, и она – сука. Заложники своих ничтожеств. Столкнулись, как в море корабли. Ощущают ли люди отвращение к себе, когда совершают гадости? Рано или поздно – да. Когда с ним делают тоже самое. Жизнь расставляет все по своим местам. И лучше понять это тогда, когда можно еще что-то исправить, чем лежа на смертном одре, когда остается только ужасаться всему, что натворил, и подыхать уродом. Хотя все может развернуться так, что даже одуматься не успеешь.