Венгерская вода
Шрифт:
Сура «Каф» есть в Коране. Может, там я найду совет? Мысленно повторяемые аяты о вечной жизни и неверии в воскрешение, об ангелах, записывающих деяния, и истине, открывающейся только со смертью, внезапно остановились на словах: «Я не сбивал его с пути! Он сам находился в глубоком заблуждении!»
XIV. Мальчик, объевшийся слив
Меня отвлек шум за спиной.
– Это ромейский корабль! – зло выговаривал капитан. – Здесь действуют законы империи и никому не позволено своевольничать!
– Если эта болезнь заразная, уже к утру на твоем корабле будут действовать только законы царства мертвых! – отвечал другой голос с сильным чужеземным выговором. Это был купец-работорговец.
– Я не могу позволить выбросить за борт живого человека! – упорствовал капитан.
– Я хозяин товара. Я говорю тебе, что он умер. Мои люди выбросят тело за борт. – Купец не скрывал нетерпения и досады. – Мы теряем время. Он загадит весь трюм и заразит других. Ты забыл, что отвечаешь за жизнь всех находящихся на корабле.
С этими словами работорговец сделал безмолвный жест рукой, и двое его угрюмых подручных вытащили на палубу скорчившегося человека. Даже на морском ветру ощущался сильный запах нечистот.
Вход в трюм был совсем рядом с местом, на котором я стоял, и мне хорошо было видно лицо несчастного. Это был подросток, почти еще мальчик.
Увидев меня, капитан пояснил:
– Его скрутило внезапно. Сильный понос. Нельзя держать его в трюме с остальными.
Услышав эти слова, мальчик вдруг сказал по-гречески:
– Я ел сливы. Это от слив.
Великая вещь – слово. Только что я видел перед собой всего лишь безмолвного раба, без судьбы и имени, а стоило ему заговорить на понятном мне языке, как он превратился в человека. Меня охватила жалость. Однако в голову пришел лишь глупый вопрос:
– Где ты взял сливы весной?
– На земле, – тихо ответил больной. – У кого-то порвался мешок с сушеными сливами, и я их поднял.
С этими словами он снова скорчился и схватился за живот.
– Если он просто наелся слив, то не заразен, – сказал я.
Работорговец впился в меня злобным взглядом:
– Да? А если он врет?
– В трюм ему в любом случае нельзя, – вмешался капитан. – Положите его на палубе.
– Все равно сдохнет к утру! Да еще всю палубу загадит! – Купец шагнул к мальчику и пнул его. Тот застонал.
– Продайте его мне! – вмешался я. За мгновение до того подобная мысль даже не приходила в голову.
Слова эти оказались неожиданностью не только для меня. Купец даже растерялся. Он ведь уже мысленно распрощался с этим товаром. Деловая хватка сработала сразу:
– Пятьсот аспров.
– Ты с ума сошел! – встрял капитан. – Это цена здорового раба в Каффе. Ты еще доберись туда и довези этого раба! Тем более что ему потребуется отдельное место. Даже сотня аспров будет царской ценой! Всевышний послал тебе истинного расточителя!
Раздавшийся стон разрешил сомнения работорговца.
Не скрою, услышав про съеденные сливы, я сразу вспомнил про чудодейственный бальзам Мисаила, выручивший меня в подобной ситуации. Мое добросердечие оборачивалось довольно выгодной сделкой. Ведь я покупал раба почти в пять раз дешевле, чем он стоил на здешних рынках. Мы направились в каюту капитана, чтобы составить договор. Туда же Симба принес деньги. Мне хотелось как-то отблагодарить капитана, пришедшего мне на выручку и сбившего цену, однако вряд ли это было уместно делать при продавце. Но и откладывать на потом не следовало. Поэтому я попросил его выделить каюту для больного и дать новую одежду. Даже по весу кошелька, не заглядывая в него, капитан сразу все понял. Он почтительно поклонился, и по губам его пробежала довольная улыбка. Мне еще плыть с ним до Таны, пусть знает, что, благодаря за помощь, я не поскуплюсь. В кошельке было сто аспров. Ровно столько, сколько я заплатил за раба.
Когда составляли договор, неожиданно выяснилось, что купец не знает, как зовут мальчика:
– Я купил сразу несколько человек, их пригнали с гор. Там после зимы жрать совсем нечего. Я и языка их не знаю. Там что ущелье – то норов, что гора – то наречие.
Наверное, он брал рабов совсем задешево: видно было, что даже сто аспров его сейчас обрадовали.
– Тогда назови его как-нибудь ты, – обратился ко мне капитан, который должен был заверить сделку, – ты же новый хозяин.
Он сидел за столиком, пододвинув лист бумаги ближе к лампе.
Как можно назвать язычника?
– Баркук! – неожиданно пришло мне на ум. – Баркук!
По-арабски это значит «слива».
Когда я вышел на палубу, мои спутники уже взяли парня в оборот. Мисаил стоял рядом со стаканом своего зелья, а Симба – с принесенной одеждой. Моряки окатывали морской водой больного. Коварное действие огненного бальзама мне было известно, поэтому, когда палуба зашаталась у мальчика под ногами, я поспешил его успокоить:
– Поспишь, и все пройдет.
– А сейчас поторопись, – с улыбкой добавил Мисаил, – иначе не сможешь дойти до каюты своими ногами. Ты молодец! Мало кому удается выпить стакан этого зелья одним духом.
Когда с парня стащили грязную одежду, чтобы окатить его водой, я заметил, что он довольно крепок и жилист.
Наутро он уже совсем поправился. От вчерашнего недомогания не осталось и следа. Видимо, его причиной действительно были грязные сливы, съеденные на пустой желудок.
Мне не терпелось расспросить своего нового невольника, откуда он знает греческий язык, но случай для этого представился только ближе к полудню. Наш корабль подошел к Матреге, и сразу на берег стали свозить партию рабов, взятых в Мапе. Я не велел выпускать Баркука, пока не уберется его бывший хозяин. Мисаил, торчавший в это время на палубе, со смехом заметил, что я поспешил с покупкой – там были такие красивые невольницы.
Черкешенки славились и на наших египетских базарах. Только стоили безумно дорого. Не было ли таких мыслей и у Омара? Разница в ценах вполне могла ударить в его купеческую голову. Ведь даже я, став неожиданным покупателем живого товара, уже отметил в уме, что смогу продать юношу в Каире раз в десять дороже.
Теперь мы занимали две каюты, необходимости тесниться больше не было, и Симба перебрался к Баркуку. Он заранее разжился у матросов сухарями, чтобы покормить подопечного, пока тот не совсем оправился после вчерашнего. Мисаил посоветовал прибавить к этому кувшинчик разведенного вина.