Венгерская вода
Шрифт:
Между тем тушу освежевали, порубили, промыли внутренности. Я заметил, что все это время нукеры старательно жгли костер, подвинув камни в его середину. Потом мясо сложили в баранью шкуру вместе с раскаленными камнями и старательно ее завязали. Когда вечером мы попробовали, что получилось, то восхищению моему не было предела. Это мясо свело бы с ума самого требовательного завсегдатая лучших каирских харчевен. Да что харчевен! Гости на пышном пиру у любой знатной особы позабыли бы о других изысканных лакомствах и утонченной беседе с сотрапезниками. А всего-то обычная баранина.
По приезде в Мохши все переменилось. После суровой и простой пищи Великой Степи здесь нас встретил совсем другой мир. Я прожил долгую жизнь, много где побывал, многое повидал. Однако, положив руку на сердце и ни на миг не покривив душой, скажу: никогда, ни до ни после, я не ел такого вкусного хлеба, как в Мохши. Видимо, тамошняя земля придает злакам особенный вкус. Кроме великолепных пшеничных лепешек, были ржаные с необычным вкусом. А еще местные мастера пекли удивительные хлебы из теста, которое они выстаивали на дрожжах.
Привыкший докапываться до глубинной сути вещей и так же, как я, покоренный вкусом этих пышных и упругих, как юная дева, булок, Мисаил пытался узнать у одного пекаря секрет этой волшебной выпечки. «Знаешь, что он мне сказал? – жаловался потом незадачливый алхимик. – Что нужно тесто сильнее колотить и мять».
Труднее всего объяснять очевидное. Сам я до сих пор придерживаюсь мнения, что весь секрет в земле, на которой произрастает злак. Иначе чем объяснить столь же великолепный вкус каш, которые варили из тамошних круп. До сих пор перед глазами стоит та, которую варили из очищенного ячменя, именуемого жемчужным. Перловым. Тающая во рту, обильно заправленная маслом, сбитым из свежих сливок. Или та, которую делали из проса. Белого, так же тщательно очищенного от малейшей шелухи и заправленного таким же коровьим маслом и великолепным медом.
Мед! Подобный сказочному нектару мед колдовских лесов! Собранный с цветков удивительного дерева, которое покрывается ими словно золотой благоухающей пеной, он сам подобен светлому золоту, и попробовавший его один раз уже не сможет забыть никогда.
Здешних людей кормил лес. Уже в самые первые дни любознательный Баркук, сбегав на базар, с удивлением рассказывал, что в местной мясной лавке продают больше дичь. Вскоре мы и сами смогли убедиться в этом. Кроме обычной на всех рынках мира баранины тут было мясо оленя, лося, зайцы, разные птицы. Охотники приносили его каждый день. Чтобы оно не портилось, его прячут в глубокие погреба, которые зимой набивают льдом, сохраняя так холод до самой осени. Многие из этих птиц по вкусу превосходили фазанов, которыми я угощал своих спутников по прибытии к здешним берегам. Достойные украсить пир самого искушенного ромейского ценителя яств, здесь они были пищей простолюдинов.
Обо всем этом я сказал Злату, добавив, что Омар как раз вряд ли оценил это великолепие. Как все люди, больше всего увлеченные внешним блеском, он очень любил сладкое, никогда не уделяя внимания тонкости вкуса. Хотя не сомневаюсь, что прелесть, а самое главное, цена здешнего меда ему несомненно должны были понравиться.
Между тем приготовления закончились, и мы тронулись в путь.
Дорога очень скоро нырнула в лес, обратившись широкой тропой, несомненно видавшей время от времени не только пешеходов. Баркуку теперь не нужно было бежать, и он весело вышагивал в конце процессии. Заросли расступились, и перед нами предстал склон горы, в котором чернел вход в ее глубину. На поляне сидели несколько человек. Здесь был вырыт в земле небольшой очаг, прикрытый от непогоды деревянным навесом, из которого курился дымок. Там что-то варилось в большом горшке. Судя по запаху, каша из проса. На здешнем рынке оно стоило дороже ячменя.
Увидев нас, люди вскочили. Спешившись, я обратился к ним на греческом языке. Они переглянулись и замотали головами. Не понимают. Тогда слово взял Мисаил. Однако на просьбу встретиться с настоятелем все дружно развели руками. Такого нет. Здесь не монастырь, каждый сам по себе. Отшельники. Никто никому не указ.
Я внимательно прислушивался к тому, что они говорили между собой, но этот язык был мне непонятен.
Мисаил между тем посетовал, что, услышав в городе про находившийся неподалеку монастырь, хотел попробовать продать здесь ладан, который остался от прежнего хозяина. Отшельники снова развели руками: у них и храма нет, каждый молится отдельно.
– Ну ладан-то вы курите? – спросил Мисаил. – Вот немного оставлю. В дар. Коли старшего у вас нет, возьмите каждый понемногу. Помолитесь за раба Божьего Мисаила. Я ведь тоже христианин.
Он подал мне знак. Я развязал мешочек и стал давать каждому по кусочку драгоценной смолы. Отшельники сразу повеселели и оживились.
– Позови остальных, – кивнул я на вход в пещеру, изо всех сил коверкая кипчакскую речь, чтобы ни у кого не осталось сомнений насчет причины, по которой я уступил слово своему спутнику. Но в то же время было понятно, кто здесь главный. Двое сразу исчезли в глубине горы.
Мисаил изо всех сил старался завести беседу. Рассказал, что мы приехали издалека искать пропавшего неведомо куда Омара, похвалил порядок на дорогах, а еще спросил, можно ли посмотреть пещеры.
– А кто вам может запретить? – удивились отшельники. – Хоть совсем оставайтесь. Там под землей места хватит. А не хватит, так можно новую келью вырыть. Порода здесь мягкая.
Между тем из пещеры вышло еще несколько человек. Они подошли и, поклонившись, получили ладан. Один из них, узнав про мое желание войти внутрь, зажег облитую смолой палку и пригласил посмотреть его келью. Мы двинулись во мрак подземелья.
Только теперь мне стало понятно, почему отшельники так часто избирают для своего уединения именно пещеры. Где еще можно уйти от мира столь ощутимо и бесповоротно? Остаться наедине с собой там, куда не проникает даже свет.
Узкий ход словно уводил в иной мир. Через несколько шагов он повернул, и последние проблески солнечного дня померкли. Теперь нас окружала только тьма и тишина, озаряемая колеблющимся пламенем факела. Меня сдавил безотчетный звериный ужас. Захотелось немедленно повернуться и бежать назад. Туда, где жизнь, где свет, где сияет солнце, поют птицы и колышутся листья на деревьях. Сколько еще тянется этот ход? Мы опускались вниз, в стене показался вход в тесное помещение, едва освещенное маленькой свечкой. Оттуда на нас молча глянул человек, показавшийся мне страшным демоном. Он не приветствовал нас ни словом, ни движением. Потом мы прошли еще мимо нескольких келий, но в них не было света, лишь непроглядная, как смола, тьма дыхнула на нас оттуда. Прошли мимо поворота, уходящего куда-то вниз. Туда, где из мрака не доносилось ни звука, ни дуновения.
Келья нашего спутника оказалась крохотной пещеркой, где не было даже лежанки: подстилка, грубый плащ, глиняный кувшин. Я попытался представить, что чувствует человек, оставшийся здесь один в полном мраке и безмолвии. Не зря монашество именуют подвигом.
– Не страшно? – спросил я.
– Страшно, когда бесы приходят, – ровным, бесстрастным голосом отвечал отшельник, – и искушают.
Когда мы, наконец, выбрались наружу, у меня было одно желание: поскорей убраться подальше от этого места. Все то, зачем я шел сюда – интриги, козни, лазутчики, тайные посланцы, – показалось теперь таким мелочным и незначительным, что даже не хотелось об этом думать. Меня коснулось нечто вечное и непостижимое. Страшное и непонятное для слабого человека. Отдав проделавшему с нами это путешествие в преисподнюю мешочек с остатками ладана, я направился к лошадям.